О горечь поражения! Его пальцы мучительно сплетались и расплетались, как у человека, на которого обрушилась беда. Чужие фразы проносились в его сознании.

«Я — ничто».

«Моя кошка… Они выбросили ее».

Его взгляд слепо метался по комнате, а разум двигался по кругу, безуспешно пытаясь найти дверь в стене молчания девочки. Неужели такой двери не существует?

Он ошибался.

Он нашел ее почти случайно.

Обращаясь в большей степени к себе, чем к Татьяне, Корман едва слышно пробормотал:

— С самого раннего детства меня окружали люди. Множество людей. Но никто из них не был моим. У меня никогда не было ничего своего. Я ничто, как и ты.

Она погладила его по руке.

Пораженный до глубины души, он смотрел, как девочка неуверенно погладила его еще несколько раз, а потом быстро убрала руку. Кровь тяжело пульсировала в его венах. В нем стремительно росло нечто — и он не мог его больше удерживать в себе.

Повернувшись к девочке, он подхватил ее и посадил к себе на колени, а потом обнял и уткнулся носом в теплый затылок, провел широкой ладонью по волосам. И все это время слегка раскачивался, тихонько что-то напевая.

Она заплакала. Раньше она не могла плакать. И она плакала не так, как плачет женщина, тихо, почти неслышно, а как ребенок, громко всхлипывая, не в силах справиться со слезами.

Маленькая рука обвилась вокруг шеи Кормана, и Татьяна крепко прижалась к нему, а он продолжал раскачиваться и называл ее «малютка», бормотал какие-то глупые ободряющие слова.

Это была победа.

Не пустая.

Истинная.

Только победа над собой есть истинная победа.

Нет, они, конечно, ничего зря не делают. Может быть, тому, кто не знает, кое-какие их штучки и разные там правила покажутся довольно странными. Так ведь водить ракету в космосе — это вам не в корыте через пруд плавать!

Вот, например, этот их трюк со смешанными командами — если подумать, вполне разумная вещь. На всех полетах за земную орбиту — к Марсу, к поясу астероидов и дальше — к машинам и на прокладку курса ставят белых с Земли, потому что это они изобрели космические корабли, больше всех о них знают и как никто другой умеют с ними управляться. Зато все судовые врачи — негры, потому что по какой-то никому не известной причине у негров никогда не бывает космической болезни или тошноты от невесомости. А все бригады для наружных ремонтных работ комплектуются из марсиан, потому что они на этом собаку съели, потребляют очень мало воздуха и почти не боятся космической радиации.

Такие же смешанные команды работают и на рейсах в сторону Солнца, например до Венеры. Только там всегда есть еще и запасной пилот — здоровенный малый вроде Эла Стоу. И это тоже не зря. С него-то все и началось. Я, наверное, никогда его не забуду — он так и стоит перед глазами. Какой был парень!

В тот день, когда он появился впервые, я как раз дежурил у трапа. Наш космолет назывался «Маргарет-Сити» — это был новехонький грузопассажирский корабль, приписанный к порту на Венере, от которого он и получил свое название. Стоит ли говорить, что ни один из космонавтов не называл его иначе, как «Маргаритка»…

Мы стояли на колорадском космодроме, что к северу от Денвера, с полным грузом на борту — оборудование для производства часов, научная аппаратура, сельскохозяйственные машины, станки и инструменты для Маргарет-Сити да еще ящик радиевых игл для венерианского института рака. Еще было восемь пассажиров, все — агрономы. Мы уже стояли на стартовой площадке и минут через сорок ждали сирены к отлету, когда появился Эл Стоу.

Ростом он был почти два метра, весил сто двадцать килограммов, а двигалась эта махина с легкостью танцовщицы. На это стоило посмотреть. Он поднялся по дюралевому трапу небрежно, как турист в автобус, помахивая мешком из сыромятной кожи, где вполне поместилась бы его кровать и пара шкафов в придачу.

Поднявшись, он заметил эмблему у меня на фуражке и сказал:

— Привет, сержант. Я новый запасной пилот. Должен явиться к капитану Мак-Нолти.

Я знал, что мы ждем нового запасного пилота. Джефф Деркин получил повышение и перевелся на шикарную марсианскую игрушечку «Прометей». Значит, это его преемник! Он землянин, это ясно, но только он был и не белый, и не негр. Его лицо, неглупое, но маловыразительное, было обтянуто старой, хорошо продубленной кожей. А глаза его так и горели. С первого взгляда было видно, что это личность необычная.

— Добро пожаловать, крошка, — сказал я. Руку я ему не подал, потому что она мне еще могла пригодиться. — Открой свою сумку и поставь в стерилизационную. Шкипер в носовом отсеке.

— Спасибо, — сказал он без всякого намека на улыбку и шагнул в шлюз, взмахнув своим кожаным вместилищем.

— Взлет через сорок минут, — предупредил я.

Больше я Стоу не видел до тех пор, пока мы не отмахали двести тысяч миль и Земля не превратилась в зеленоватый полумесяц позади нашего газового хвоста. Только тогда я услышал в коридоре его голос — он спрашивал, где найти каптерку. Ему показали на мою дверь.

— Сержант, — сказал он, протягивая свое предписание, — я пришел за барахлом.

Он оперся на барьер, раздался скрип, и барьер прогнулся посередине.

— Эй! — заорал я.

— Прошу прощения!

Он выпрямился. Барьер чувствовал себя куда устойчивее, когда Стоу стоял отдельно от него.

Я проштемпелевал его предписание, зашел на оружейный склад и взял для него лучевой пистолет с обоймой. Самые большие болотные лыжи для Венеры, какие я мог найти, были ему размеров на семь малы и на метр коротки, но ничего лучшего не было. Он получил еще банку универсального смазочного масла, жестянку графита, батарейку для микроволнового радиофона и, наконец, пачку таблеток с надписью: «Дар Корпорации ароматических трав с Планеты бракосочетаний».

Он сунул мне душистые таблетки со словами:

— Это возьми себе — меня от них тошнит.

Все остальное он не моргнув глазом собрал в охапку. Я в жизни не встречал такой невыразительной физиономии.

И все-таки, когда он увидел скафандры, у него на лице появилось что-то вроде задумчивости. На стене висели, как слинявшие шкуры, тридцать земных скафандров и шесть шлемов с наплечниками для марсиан: им больше одной десятой атмосферы не требуется. Для Стоу не было ничего подходящего. Я не мог бы ничего ему подобрать, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Это было все равно что пытаться засунуть слона в консервную банку.

Он повернулся и легкими шагами потопал к себе — вы понимаете, что я хочу сказать? Он с такой легкостью владел своими тоннами, что я подумал: если ему вдруг вздумается побуйствовать, хорошо бы оказаться где-нибудь подальше. Не то чтобы я заметил в нем такую склонность — нет, он был настроен вполне дружелюбно, хотя и немного загадочно. Но меня поражали его спокойная уверенность в себе, его быстрые и бесшумные движения. Бесшумные — наверное, потому, что ботинки у него были подбиты дюймовым слоем губки.