— Ты не догадываешься?

Она покачала головой.

— Он был по уши влюблен в тебя... Ты ушла от Генри, и онхотел, чтобы ты ушла и от меня. Он надеялся, что ты кинешься к нему вобъятия...

Теперь, когда все было произнесено, она поняла, что Куиннправ. Это объяснило и отношение Пери, и ее собственное непонятное чувствосмутной тревоги...

— Он с самого начала потерял из-за тебя голову, а ты необращала на него внимания и явно отдавала предпочтение Генри. Он безумноревновал и отчаянно боролся против вашего возможного брака. Именно от отчаянияон кинулся ко мне, хотя и не мог предвидеть, чем все это кончится... Когда тыисчезла и Генри узнал, в чем дело, разразилась буря. Пери выставили за дверь.Для него это было потрясением. Он признался мне, что потом, когда его чувство ктебе прошло, он раскаивался в своем поступке, пытался исправить положение,прислал мне твою фотографию с Бомонтом...

— Если бы он вообще не вмешивался... — печально произнеслаона.

— Должен заметить, что Пери не во всем виноват. Если бы вего словах не было ни грана истины, я бы тут же отмахнулся от них...

— Но этого не было! — не выдержала она. — Все, что он теберассказывал, или искажение, или просто ложь. Мы с Генри испытывали взаимнуюпривязанность, и не более.

— Он оставил тебе половину состояния, — безжалостно напомнилКуинн.

— Я не знаю, почему он это сделал, я не просила. И уж вовсяком случае я не брала у него ни денег, ни подарков.

— Сегодня, когда я надавил на Пери, он признался, чтосочинил это, чтобы заставить меня приехать.

— Но ты охотно всему поверил, — с возмущением заметила она.— Поэтому ты решил, что Генри подарил мне эти сережки?

— Ты все еще отрицаешь это?

— Разумеется.

Казалось, Куинн теряет терпение.

— Но послушай, ведь теперь уже все это не имеет значения,так почему бы тебе не сказать правду?

— Но это и есть правда. — Она бессильно махнула рукой. — Язнаю, что они особенные и, как ты говорил, таких не купишь на базаре. Но я непонимаю, почему теперь, когда ты узнал, что Пери обманывал, ты все ещесчитаешь, что они мне достались от Генри.

Он вздохнул.

— Даже если бы Пери не сказал ни слова, я точно знаю, что ихподарил тебе Генри.

— Так вот, ошибаешься, он не дарил мне их.

— И даже на прощанье?

Она вскочила на ноги.

— И даже на прощанье! И я их не брала! — Он все еще считаетее воровкой.

— Послушай, — ровным голосом сказал он, — мне безразлично,даже если ты их взяла. Они прекрасны. Я не упрекнул бы тебя, если б тыподдалась искушению...

— Ах, как ты добр!

— Я всего лишь хочу, чтобы ты призналась...

— Не в чем мне признаваться. Я не поддавалась искушению, яне брала их.

Взглянув ему в лицо, Элизабет поняла, что напрасно теряетвремя. Она присела на корточки и, положив руку ему на колено, подняла на негоглаза:

— Ну пожалуйста, Куинн, поверь мне.

— Я хотел бы тебе верить. — Он помолчал. — Но не могу.

Голова у нее бессильно опустилась, руки повисли.

Он сказал почти грубо:

— Нечего изображать из себя... — И осекся. Потом взял ее заплечи и поднял. — Пошли, у тебя совершенно измученный вид. Тебе пора в постель.Мне кажется, ты еще не оправилась от вчерашнего стресса. — Обхватив ее заталию, он повел ее к лестнице. — Пока ты не успела расположиться, я возьму себеподушку и одеяло.

— Подушку и одеяло? — Она взглянула на него. — Это ещезачем?

— Я подумал, ты захочешь, чтобы я спал на диване.

Единственное, чего она от него хотела, — это чтобы он ейверил. Но если пока этого не добиться, что ж, она потерпит. Она выбрала свойпуть и не отступит и не позволит самолюбию встать между ней и Куинном.

— Нет, — ровно произнесла она, — я не хочу, чтобы ты спал надиване.

Элизабет шевельнулась и открыла глаза. Еще только светало,но уже щебетал воробей с неуемной радостью, вслед за ним и скворец затянулутреннюю осанну.

Она лежала на спине. Рука Куинна покоилась чуть ниже груди.Его загар четко выделялся на фоне ее сливочной кожи.

Решение не поддаваться уязвленному самолюбию быловознаграждено. В ее сонной голове всплыло воспоминание об их ночи любви.

Осторожно повернув голову, Элизабет стала смотреть, как спитее муж. Он лежал на боку лицом к ней.

Крупные черты, суровое лицо. Но обычно ироническиприщуренные глаза закрыты, а решительные губы расслабились. Это, да еще слегкавзъерошенные волосы и длинные ресницы делали его лицо... почти беззащитным.

Элизабет вдруг задохнулась от острой жалости, и любви, итоски по тому, что могло бы быть. Словно что-то почувствовав, он открыл глаза.

Она улыбнулась ему. Ее взгляд был полон тепла и нежности, ина мгновенье в его глазах появилось выражение, которое она хотела бы видеть вних всегда, но уже в следующую минуту взгляд затуманился, как будто Куиннвспомнил что-то такое, о чем предпочел бы не вспоминать.

Она вздрогнула и вернулась к реальности.

— Чем собираешься заниматься сегодня? — спросила она ровнымголосом.

Он приподнялся на локте:

— Надо еще разобраться в сейфе Генри, посмотреть кое-какиететради, так что после завтрака думаю вернуться в Солтмарш.

— Один?

— Можешь не ехать, если тебе не хочется.

— Я хочу поехать.

— Хорошо. — Неясно было, доволен он или нет.

Она не смогла удержаться от мучившего ее вопроса:

— Ты решил, что делать с домом?

— В каком смысле?

— Ты говорил, что подумаешь, не продать ли его.

— А ты не хочешь, чтобы я его продал?

— Генри был бы против.

— Боишься, что меня будет мучить совесть?

Она чуть было не сказала «нет», но передумала и произнесла:

— Да.

Отвернувшись, он спросил:

— Решила делать все по-честному?

— В какой-то степени.

Лицо у Куинна посветлело, в уголках глаз побежали лучикисмеха.

— Тогда скажи мне вот что: ты действительно не любишь есть впостели?

— Смотря по обстоятельствам.

— Каким?