дипломаты решительно протестовали против препятствий, учиняемых их гражданам и другим иностранным торговцам, находящимся под их защитой, и вмешивались в процесс поиска решения проблемы. Китайцы, однако, заняли в конфликте пассивную позицию. Ситуация смягчилась только после того, как Франц Кун – немецкий вице-консул в Харбине – сам прибыл на станцию для посредничества в переговорах между поселковым советом, железнодорожной администрацией и иностранными торговцами[359]. 4 августа 1911 года, через семь недель после объявления бойкота, полицейские караулы, расставленные перед магазинами, которые принадлежали уклонявшимся от налогов иностранцам, были наконец сняты. Затем Россия пошла на некоторые уступки, а владельцы магазинов начали платить налоги в том же размере, что и русские[360].

Вплоть до революции в России ст. Маньчжурия была особым местом на границе России и Китая. Расположенный на китайской территории, но находящийся внутри экстерриториальной зоны железной дороги, поселок фактически пребывал под российским контролем. Власть России, однако, была ограничена, часто не воспринималась всерьез. Иностранцы, пользуясь статусом поселения как договорного порта, получили здесь привилегии экстерриториальности, которые ими рьяно отстаивались. Китайское присутствие до 1912 года воплощала таможня, а также военный гарнизон в близлежащем Лубине. Маньчжурия была истинно международным поселением, находящимся между империями. Границы между различными этническими группами в поселке не всегда были прочерчены ясно. Некоторые россияне объединялись с китайцами в поселковом совете, другие же – усложняли жизнь своих соотечественников, терроризируя их.

ТЯЖЕЛЫЕ ВРЕМЕНА: МАНЬЧЖУРИЯ ВО ВРЕМЯ РЕВОЛЮЦИИ И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

После Февральской и Октябрьской революций 1917 года различные группы боролись за власть в Сибири, на Дальнем Востоке, российской концессии в Маньчжурии, а также в степях и деревнях Приаргунья. Попытка большевиков захватить власть вскоре была пресечена забайкальским казаком Григорием Михайлович Семеновым. Недавно созданный им монголо-бурятский полк очистил от коммунистических сил поселения вдоль железной дороги на восток от Читы и на запад от Большого Хингана. 1 января 1918 года его войска обезоружили российский гарнизон на ст. Маньчжурия. После взятия контроля над пограничным поселком Семенов приступил к разгрому поселкового совета, который, по его мнению, «носил явную социалистическую окраску». Его приспешники ворвались в клуб железнодорожников, где собралось несколько сотен делегатов общего собрания и наблюдателей. Там Семенов лично унизил членов собрания – коммунистов, обратившись к ним: «…дураки и ослы, примкнувшие к большевикам по глупости и неспособности разобраться в сущности большевизма»[361].

Несмотря на довольно уверенное наступление Семенова на российско-китайскую границу, «Особый маньчжурский отряд», как назывались его войска в это время, потерпел поражение от большевиков весной 1918 года и отступил на восток. В августе 1918 года Семенову, однако, удалось вернуть Забайкалье. Там, при поддержке японской экспедиционной армии атаман забайкальских казаков закрепился на окраине Российской империи и установил режим террора, продлившийся два года[362]. Отряд Семенова воплотил в себе сложные отношения центральной власти и казаков, которые иногда проявляли независимость от центра. Следуя за Семеновым, казаки, преданные царской власти, не могли перейти на сторону большевиков, не нарушив собственный военный кодекс. Отряд также олицетворял этническое смешение, характерное для аргунского фронтира, – войска Семенова включали бурят, монголов и даже евреев.

Однако существует еще одно имя, связанное с поселком Маньчжурия и Аргунским бассейном в годы Гражданской войны. В 1918 году Семенов поручил барону Роману фон Унгерн-Штернбергу командование железнодорожной станцией Даурия. Потомок знатной семьи балтийских немцев в конечном счете разошелся с Семеновым и возглавил добровольную Азиатскую конную дивизию – разношерстную группу, включавшую татар, бурят, русских, китайцев, монголов и других наемников. В поисках припасов его войска часто грабили поезда, проходившие через Даурию. После того как в 1920 году Унгерн был вытеснен частями Красной армии и забайкальскими партизанами во Внешнюю Монголию, он, пользуясь антикитайскими настроениями монголов Халхи, начал призывать их возродить Великую монгольскую империю. Летом 1921 года слухи о том, что войска Унгерна двинутся из Монголии в сторону железнодорожной зоны, снова создали панику, в особенности среди еврейских и китайских торговцев ст. Маньчжурия. К счастью для них, в середине августа Унгерна схватили у российско-монгольской границы и казнили[363].

Русская революция 1917 года и Гражданская война 1918–1921 годов свели на нет все попытки установления пограничного контроля. Нестабильные властные отношения, недостатки законодательства, хождение нескольких валют и различные сети обменов означали, что товары и люди пересекали российско-китайскую границу совершенно бесконтрольно. Репутация таможенников была замарана еще до Первой мировой войны[364]. Казаки во многих пограничных деревнях открыто выступали против российских таможенников и налоговых инспекторов. «Раз нет царя – нет и таможни» – стало девизом тех дней. Жители требовали, чтобы таможенники покинули свои посты. Если они сопротивлялись, люди оскорбляли их и некоторых выгоняли. Время от времени офицеры таможни даже обстреливались контрабандистами[365].

Даже на крупных переездах, таких как станция Маньчжурия, авторитет таможенников сошел на нет сразу, как только стало известно о Февральской революции 1917 года. В октябре 1917 года солдаты отказывались предоставлять свой багаж для инспекции, а местные казаки переодевались в солдатскую форму, чтобы пересечь границу незамеченными[366]. В годы Гражданской войны Унгерн и Семенов пользовались безвластием между Читой и китайской границей и пресекали любую возможность пересмотра тарифов. Железнодорожная станция Маньчжурия к этому времени была запружена спекулянтами так, что многие обычные пассажиры испытывали сложности в приобретении билетов[367]. Когда солдаты, казаки и различные авантюристы объединились против таможенных властей и железнодорожное сообщение погрузилось в хаос, стало очевидно, что империя и ее все еще неполноценный пограничный контроль оказались на грани разрушения.

Станция Маньчжурия во время Русской революции и Гражданской войны стала перевалочным пунктом для десятков тысяч беженцев и ссыльных из Российской империи. Фактически только благодаря железной дороге подобная массовая эмиграция в Китай оказалась возможна. Для большинства эмигрантов ст. Маньчжурия была всего лишь остановкой на пути в Харбин, Шанхай и другие места[368]. Однако оставить позади революционную Россию не означало оказаться в безопасности – люди Семенова действовали на обеих сторонах границы; они охотились за политическими врагами и искали источники обогащения.

Ил. 11. Американский красный крест раздает еду беженцам в Маньчжурии, 1 сентября 1918 года. После Русской революции для десятков тысяч беженцев из Российской империи Маньчжурия стала основным пропускным пунктом в Китай (Библиотека Конгресса; LOT 2444)

Опасаясь ареста сторонниками правительства адмирала Александра Васильевича Колчака в Омске, русский социалист и этнограф Моисей Ааронович Кроль достиг границы в ноябре 1918 года. Кроль пережил полчаса ужаса на ст. Маньчжурия в безнадежно забитом вагоне третьего класса: «…совершенно неожиданно для пассажиров, офицер из отряда Семенова стал обходить вагоны и проверять паспорта едущих. Пришел он и в наш вагон и, просматривая документы, забрал с собой некоторые из них, в том числе и мои. Тут уснувшая было моя тревога снова меня охватила с особой силой. „Не ищут ли меня по телеграфному требованию из Иркутска?“ – Спрашивал я себя… Но вот является офицер и вручает мне весьма вежливо мой документ. С души моей сразу спадает мучительная тяжесть, и я себя ругаю за излишнюю нервозность и беспричинный страх»[369]. Летом 1920 года, однако, ситуация на границе изменилась. Началась охота на охотников. Казак Василий Георгиевич Казаков свидетельствовал о поспешном бегстве белых к границе: «Станция Маньчжурия забита до отказа составами и воинскими и беженскими эшелонами. Вагоны превратились в жалкие жилища многих тысяч людей, предоставленных самим себе. Целый город домов на колесах, из которых день и ночь несутся то песни, то взвизгивания гармошек, то плач детей и женщин, то крики пьяных, то стон больных…»[370] Когда осенью того же года Ляля Андреевна Шарова пересекла границу, забайкальская сторона уже находилась под контролем большевиков. Они определили международную зону в открытой степи на российской тогда территории, но среди отступающих белых по-прежнему царил страх.

Поезд остановился, но станции там не было. Двери вагонов были заперты. Солдаты кричали, что пассажиров выпускают по одному из каждого вагона по очереди. Когда наступил мой черед, я спустилась. Русский инспектор