— А почему ты стала вампиром? — попыталась сменить тему я. И снова ошиблась: по ее лицу скользнула тень грусти.

— Я выросла среди них. К другой жизни не привыкла. Да и мать настаивала. Особенно после…

Можешь не говорить, если не хочешь, — поспешно вставила я, уловив едва заметную паузу.

— Да нет. Тут нечего скрывать. — Она с деланым равнодушием пожала плечами. — После того налета оборотней я потеряла не только тебя, но и еще не рожденного ребенка. Как и способность вообще иметь детей.

— Извини, — опустила голову я.

И тут же почувствовала, как мама ласково погладила меня по волосам.

— Это ничего. Это уже прошло. Зато ты жива. Я чувствовала, что ты жива… Чувствовала. Если бы я только знала, что она прячет тебя здесь…

— Это тебе Георгий рассказал?

— Нет. Я случайно услышала его разговор с твоей бабушкой и сразу побежала сюда. Муж вообще предпочитает…

— Какой муж?

— Георгий.

— Подожди, — замотала головой я, припоминая все странные взгляды и намеки красивого вампира. — Это что же получается? Георгий мой отчим?

— Ну, формально нет. Я знаю, так принято у людей. У вампиров немного другие порядки. Но он станет твоим отцом, если ты пройдешь через обращение. Вряд ли он позволит сделать это кому-то другому. Даже мне.

— Мам… я вообще-то не собиралась… обращаться…

— У тебя будет время подумать об этом, — отмахнулась она. — Еще бабка Яга говорила, что вечность гораздо быстрее надоедает, чем заканчивается. И на примере Мавры я вижу, что это действительно так. Она столько всего натворила, чтобы стать Ключом. А потом еще больше, чтобы перестать им быть…

— А что она натворила? — спросила я, радуясь возможности сменить тему, потому что не понимала, как относиться к неожиданно выплывшей информации.

— Да хоть тебя вот украла, — грустно улыбнулась Лэтта. — А подробнее — это тебе надо с бабушкой Марфой говорить. Она от Мавры отбивалась, как умела. Не сумела…

Я буквально услышала скрип собственных зубов.

— Ой! — подскочила вдруг мама. — Я же ей не сказала, куда ушла.

— А должна была? — Я вздернула бровь, не понимая, почему взрослый человек должен отчитываться в своих перемещениях перед кем бы то ни было.

— Волноваться же будут. С этими бешеными хищниками все на ушах стоят — паранойя процветает. Наверное, меня уже ищут.

— Давай им записку отправим.

— Нет, — покачала головой она. — Лучше я сама все объясню. Нехорошо за дочкину спину прятаться.

— Я думала, ты сегодня со мной останешься… — разочарованно проговорила я.

— Я бы и сама с радостью. — Лэтта явно колебалась, но потом упрямо тряхнула волной безупречных локонов. — Я завтра приду. Если ты захочешь.

— Ты еще спрашиваешь?! — возмутилась я. — Конечно, захочу.

Я проводила ее до самых ворот, а там, не сдержавшись, снова повисла у нее на шее.

— До завтра!

— До завтра, милая. — Лэтта осторожно поцеловала меня в макушку и коснулась витой решетки Врат.

— Отпускаю, — выдохнула я, и ее затянуло в серый туман.

Когда я сумела унять слезы и посмотрела за ворота, поляна была пуста.

Заснула я далеко за полночь и то только с помощью Васьки: умурлыкал в конце концов. Но и во сне перегруженный мозг не желал отдыхать, и, вместо того чтобы провалиться в черный омут, я вдруг осознала, что сижу за грубо сколоченным столом и вглядываюсь в маленькое зеркальце. Я понимала, что это всего лишь сон, но он был куда реальнее яви. Я видела себя будто со стороны и в то же время чувствовала все то, что должна была бы чувствовать, будь я там, в своей второй ипостаси.

Сквозь тонкое полотно рубахи я чувствовала локтем неровности столешницы. Пламя свечи, стоявшей передо мной, согревало щеку. Под полом шуршали мыши. Вскрикивала какая-то ночная птица за черным прямоугольником маленького окошка. А я не отрывала глаз от отражения свечи в зеркале.

— Суженый-ряженый, лунным светом приваженный, — шептала я едва слышно, — на луну припрошенный, снегом припорошенный. Ставней тихо хлопни, о порог притопни. Встань передо мной тот, который мой!

И стоило мне договорить, как в глазах помутилось. Отражение огонька в зеркальце расплылось, превращаясь в настоящее солнце, откуда-то повеял ветерок, напоенный запахами цветов и гудением шмелей. А с пригорка уже махал рукой парень в белой рубахе с широкими рукавами и светлых штанах, подпоясанных алым кушаком.

— Эй! Птаха!

— Рось! — воскликнула я и побежала туда.

Мгновение спустя он уже подхватил меня на руки и закружил по лугу. С радостным смехом мы рухнули в высокую траву.

— Ты пришла…

— Пришла. — Я почувствовала, как щеки заливает краской.

— Птаха. — Он мягко коснулся моих губ, даже не целуя, а будто обозначая поцелуй.

От него пахло медом.

— Не вольничай, — проворчала я, дав себе несколько секунд насладиться этой мимолетной лаской. — А то убегу.

— Не убежишь, — покачал головой он. — Я тебя везде найду.

— Колдун, — беззлобно хмыкнула я.

— Неправда ваша, хозяюшка, — съехидничал он. — Мы люди честные, православные!

— Да ну? А почто вас батюшка в церкви басурманами кличет?

— Так то ты у него спроси. Мож, потому, что батька ему не стал за так коня подковывать? — усмехнулся Рось, но по его лицу пробежала тень.

— А мож, потому, что люди бают недоброе? — поддразнила я.

— Люди бают, что собаки лают, — махнул рукой он.

— И собаки запросто так не лают, — настаивала я. — Говорят, брат твой старшой с лесной ведьмой спутался. Правда ли?

— Тебе что до моего брата? — неожиданно рассердился Рось. — Али на него засматривалась?!

— Что ты, что ты! — испугалась я. — Никто мне, кроме тебя, не нужен!

— То добре, — кивнул парень, снова умащивая голову у меня на коленях.

«Тоже мне собственник нашелся!» — подумала я, наконец сумев отделить себя от своего двойника.

— Рось, а Рось?

— Чего? — сонно отозвался парень.

— А куда твой брат подевался-то?

— С купцами ушел, — буркнул Рось.

Настойчивость подружки явно не доставляла ему радости, зато та я, которая сидела сейчас в траве, все никак не успокаивалась.

— Дядька Плех, когда на ярмарку в город ездил, встречал тех купцов. И про брата твово поспрошал. Слыхом они про твово брата не слыхивали.