Вейсс опять запнулся, вдыхая клубы «Балтазара», чей терпкий запах наполнил исповедальню. Побежденный, проповедник умолк.

— Но Иисус отдал жизнь, чтобы спасти нас от зла и смерти, так ведь?

— Вы быстро учитесь.

Его голос опять стал грустным. «Я переборщила с духами», — подумала она. Вейсс был из тех, кто может простить все, кроме безвкусицы. Она достала из сумки листок бумаги и прокашлялась…

— Читая «Март» Фрица Цорна, я думала о вас. Слушайте: «Так же, как нельзя отделить тело от души, как одно дополняет и определяет другое, и как оба составляют целое… так же нельзя допустить отличие любви от сексуальности. Тот, кому слово «любовь» не подходит, может сказать «сексуальность», а тот, кто возражает против слова «сексуальность», пусть скажет «любовь», если ему так нравится». Здорово, правда?

— Мне кажется, автор умер от рака?

— Он умер оттого, что был нелюбим. Я хотела бы поговорить об этой любви.

— Любовь никогда не может быть преступна, — пробормотал Вейсс.

«Есть!» — подумала она.

Тишина воцарилась в кабинке. Кающаяся дала ей установиться, заполнить каждый сантиметр исповедальни, как это сделали ее духи.

— Видите ли, проблема в том, что такая любовь — благодать. Увы, некоторые отвергают эту благодать, тогда как любовь, о которой я говорю, — дар небес.

— Бог — источник всякой любви, мадам.

У него была такая манера произносить слово «любовь», какой не было ни у кого до него. Вейсс бросал «лю», как обещание, открывающее широкие перспективы, «бо» скользило, как по бархату, и задерживало «вь» так, что слово становилось бесстыдным.

Он приближался! Прижав ухо к дереву, она услышала шелест ризы по скамье. Сколько сантиметров разделяли их теперь? Два? Три? Прижав руку к сердцу, широко открыв глаза, задыхаясь, она погладила перегородку. Вейсс отступил.

— Оставьте ваши церемонии, я прошу.

— Вы, кажется, в хорошем настроении?

— Я выздоравливаю, месье.

«Выздоравливаю», — проговорила она, как потерпевший кораблекрушение повторяет на своем острове за тысячи километров от обитаемой земли название, которое он видит на носу корабля, плывущего спасти его. Под грузом волнения она замолчала. Приподнявшись, насколько могла, она увидела небывалую сцену: исповедник прятал лицо в ладонях. Он снова поднял голову. Втайне, в потемках Вейсс плакал: черная река разлилась.

— Если бы вы знали, Элка, как я счастлив, — пробормотал Люк Вейсс голосом без всяких прикрас, голосом, который решился показаться неприкрытым.

Она закрыла глаза. Миленький отец согласился наконец назвать ее по имени! Ее имя на губах священника определяло ее всю, до последней запятой, подводя итог ее скитанию в лесу без него. Она качнулась к своему наперснику, видя только что-то лиловое.

— Докажите.

— Пощадите меня, Элка.

С обеих сторон перегородки установилось бесконечное молчание.

— Почему не претворить любовь в жизнь, вместо того чтобы говорить о ней?

— Тише, тише, — умоляюще сказал он.

Снова молчание. «Вперед», — подумала она, брешь была пробита, перегородка дала трещину, любовь покидала тюрьму, чтобы хлынуть в освободившееся пространство. Теперь уже ничего не будет, как раньше.

— Отец, я — будущее. Священники будут любить женщин. Женщины станут священниками. Иначе ваша Церковь не выживет.

— Вы, кажется, хорошо осведомлены, — сказал он весело.

От землетрясения у нее отнялись руки и ноги. Сила, которая толкала ее к этому человеку, одновременно приковывала ее к месту. «Я поцелую поцелуи твоих губ», — прошептала Элка, почтив цитатой из «Песни песней».

— Ничто не может произойти без женщины, — снова начала она.

— Надо сделать возможным необходимое, — признал Вейсс.

«Ты сам не знаешь, как хорошо ты сказал, миленький отец», — подумала Элка, которая стала отныне его братом и его дочерью. Это произошло из-за его голоса, который проникал ей прямо в сердце, да и в другие области, такие же священные, хотя и пользующиеся меньшим доверием со стороны Церкви. Этот голос приводил в движение все, даже подсознание.

Наверное, говорить о любви было для Вейсса испытанием, делал ли он это до пострига?

— Я не приду во второй раз, Люк, Элка только одна.

— Когда вас будет двое или трое, собравшихся во имя меня, я буду среди вас.

— Что это означает?

— Вы знаете.

Он дышал и холодом и жаром, он переходил от теологических уроков к признаниям. Было два Вейсса. Добрый пастырь и человек из плоти, дорогой ей человек. Все смешалось.

«Боже? Я продвигаюсь», — пробормотала она, прижимаясь горящим лбом к столетнему дубу.

— Я буду молчать, все останется между нами, у вас не будет никаких неприятностей, вы сможете продолжать быть священником, это будет наша тайна.

— Бог знает любую тайну.

«И даже лучше, чем ты думаешь», — она улыбнулась в тени. Она решила привести последний довод, так сильно прижавшись к решетке, что на щеке остались следы.

— Я вам принесла подарок.

Она достала из сумки «Очи черные», компакт-диск, купленный для него в магазине «Фнак» на Монпарнасе. Она показала обложку диска сквозь решетку, потом подумала, куда его можно спрятать.

— Люк? Вы найдете мой подарок под исповедальней.

— Ваши духи мне тоже нравятся.

— Что вы сказали?

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ваши грехи вам прощаются.

— Я надеюсь. Грешник тот, кто бежит от своей любви.

Она услышала шорох материи. Он опять приближался. «Это Лиловое и Черное», — подумала она почти весело. В любовной борьбе у нее было преимущество: ее приворотное зелье, «Очи черные». Мелодия была чудесная. Услышишь один раз и хочется слушать все время.

Запах дерева в ее ноздрях мешался с запахом воска, потревоженным стойким запахом «Балтазара». Она подумала о том, как Вейсс занимался бы с ней любовью, и вспыхнула. Сквозь решетку она снова увидела его лицо. На этот раз челюсти были стиснуты. Она отодвинулась, чтобы насладиться издалека.

Вблизи Вейсс был так же хорош.

— Не забудьте «Очи черные», — посоветовала она, крестясь.

С сухим треском окошечко закрылось.

Она вышла из исповедальни, пошатываясь.

— Такой суровый? — спросил ее следующий с беспокойством.

— Наоборот, этот отец — сама любовь.

— Ну и в чем же дело?

— Да в том-то и дело, — сказала Элка и зарыдала.

Я складываю почту из Поль-Брусса: там данные о моей серологии и гормональном балансе. Вчера эти цифры, в которых я ничего не понимаю, меня бы всполошили. Сегодня я знаю — у меня хорошие результаты. Я бы даже сказала — отличные. В моей крови происходит революция.