Я жду у телефона комментариев доктора Жаффе. Он звонит по вечерам. Кошки спят в ногах возле кресла, доставленного из «ИКЕА». Если Вейсс зайдет на улицу Томб-Иссуар, ему всегда будет куда сесть.

Восемь сорок пять, я включаю телевизор. На первом канале человек душит ребенка. Крупным планом голосовая щель умирающего. По второму — американский сериал, кто-то, икая, умирает, волны гемоглобина захлестывают маленький экран. Насилие, убийство: картинка смакуется. Обезумевшая от страха девушка, цепляющаяся за портьеру, ее убийца, готовящий нож или камень, взгляд девушки, знающей, что она сейчас умрет, брызги мозга, кровь текущая из ушей, изо рта. Публика наверху блаженства при виде задниц или крови? А мы, идиоты, которые платят, мы хотим больше смерти или больше секса? Успех канала находится на конце дула пистолета или на конце члена? На канале «Искусство» насилуют женщину, затем душат подушкой. Немецкий фильм.

Звонит телефон.

— Мадам Тристан? Все лучше и лучше! Я покажу ваше дело коллегам из Кюри.

Рельсы направляют состав на небо, а не на бойню: все так удачно складывается, потому что я влюблена.

— Это все благодаря вашему лечению, дорогой месье.

Если только это не любовный протокол. Каждый раз, когда я закрываю глаза, моя сетчатка воспроизводит изображение Вейсса. Выздороветь или не выздороветь — вот в чем вопрос. «Руки вверх, серафим, — снова говорю я, — берегись, я опасна, даже фатальна, но я буду самой нежностью, твоей иерусалимской сестрой, если ты не сбежишь от любви».

* * *

«Будем надеяться, у Вейсса широкие взгляды», — говорила себе Элка, листая «Князя Мира». Вейсс-пуританин был бы катастрофой, потому что плоть вовсе не грустна у того, кто покинул края теней. И сексуальность, которой лишил ее рак, теперь казалась ей из области священного. Если не замешаны деньги, если люди взрослые и никто никого не принуждает, в чем проблема? В гробу любовью уже не занимаются. С химиотерапией любовью не занимаются. Облысевшие из Вильжюифа никогда не занимаются любовью.

А в Освенциме занимались любовью?

«Мое желание гораздо более разборчивое, чем я сама, — записала Элка, — чтобы я кого-то захотела, нужно одновременно выполнить множество условий. И если не угадать выигрышный номер моего большого интимного казино, я любовью заниматься не буду».

«Другие, наоборот, ненасытны. Это как в ресторане: одни поклевывают, другие обжираются, ну и что? Сотрудница бюро Франс-Иммо в Лондоне сказала мне по секрету, что она хочет всегда».

So what?[17]

Когда умрут те, кто много занимался любовью, и те, кто меньше ею занимался, те, кто занимался любовью с одними, те, кто предпочитал других, какое это все будет иметь значение? Смерть одна имеет значение.

Франк? С недавнего времени мир восхищает меня, меня умиляют почки на деревьях. В сквере ликует дерево. Ветерок шевелит его ветки, тяжелые от розовых кистей; когда я прохожу мимо, лепестки дождем падают мне на щеку. Цветок задевает меня, его запах туберозы открывает мне новую дверь. Эта сила жизни требует, чтобы я поставила крест на печали. Мое прошлое загажено, моя веселость — мертворожденное дитя. Детство овоща, проклятое семя!

Я звоню Северину и Иветте, чтобы проверить мой уровень сопротивляемости, и напарываюсь на Мамочку периода мстительной вредности.

— Как дела?

— Мои результаты улучшаются чудесным образом.

— Ты могла бы позвонить нам пораньше.

Чем больше я выигрываю, тем больше я их теряю. Чем больше я проигрываю, тем больше я их завоевываю. Семейная война. Пляска смерти. Зло наступает, сказал бы Вейсс, но добро разоблачает его.

— А Шарль и Лилли? Ты никогда не спрашиваешь, как они живут, — продолжает Мамочка.

Поскольку мне лучше, она дает волю своему озлобленному сердцу.

Вчера удар достиг бы цели, сейчас мне наплевать.

— Да нет, я никогда не спрашиваю, как они живут, потому что они мне никогда не звонят, а у меня рак.

Ой-ой-ой, сказала я себе, глядя на свою правую руку. Она худеет на глазах. Я кладу трубку.

С Шарлем и Лилли, с соседями, с друзьями Тристаны способны проявлять альтруизм и доброту. Только вот с дочкой Мод они ведут себя с детства так, как чайник водит машину. Уничтожающий принцип руководит обменом наших реплик, раку нравится эта схема родственных отношений, взаимное неприятие, обоюдная аллергия. Я хорошо знаю их невроз. Нежность, ласковые записки, а потом уксус и жабы.

«Это потому, что мы тебя любим», — говорят они, нанося удар.

Покончено с мечтами о примирении с Элкой Тристан в роли блудной дочери. Истина освещает все эти измышления боковым светом, как гигантский прожектор, она не щадит никакую семью, никаких Тристанов. Сведен к нулю великий враждебный принцип, разлагающий наше общение. Яд не проникнет больше в мои вены, я вырываю капельницу.

Звонит телефон. «Это Азар», — говорит Бертран. Единственный друг, который у меня остался, социально мертв. Поэтому мы понимаем друг друга с полуслова, и это сокращает наши телефонные счета. Я ему сообщаю, что «мистер Вильжюиф» при мне записал на диктофон: «У мадам Тристан все признаки выздоровления».

Бертран поздравляет меня, задает тысячу вопросов. Он хотел бы, чтобы я рассказала ему все в подробностях, но у меня много работы. Чтобы закамуфлировать мое религиозное невежество, я заказала много трудов отца Экара на Amazon.com. Я изучаю также «Герменевтический поворот в теологии», лекцию Клода Жеффре в Католическом институте. Нет никакой возможности поговорить, подурачиться, сходить куда-нибудь. Бертран жалуется на боль в ноге. Он боится, что это флебит. «Позови врача, Бертран, не шути с этим», — говорю я и обещаю скоро позвонить. Мой друг понимает, что я спасена, и рад этому.

* * *

Она купила себе мобильный. Имея в виду Люка Вейсса, она вырезала из «Фютюрибль» фразу Бурдье против глобализации. Прямо на странице она нацарапала: «Царит товар, вы правы; я была им, меня выкинули.

P. S.: Мне нужно поговорить со священником. Я вам не все сказала. Мы могли бы вместе выпить кофе в Вильжюифе? Могла бы я получить номер вашего мобильного?»

Она написала ему номер своего, прибавила электронный адрес — [email protected] — и бросилась бежать, чтобы успеть до последней выемки почты.

* * *

На заре кошки занимались делами. Сиамка сбрасывала книги, лежавшие кучей в изголовье. Полосатый закусывал проводом. Черная грызла кресло из «ИКЕА». Элка наугад открыла книгу:

«За тридцать лет число епархиальных священников уменьшилось на 40 %. В 1900 году Франция насчитывала одного священника на 700 жителей, в 1990 году — одного священника на 2200 человек. “Самый бедный урожай” был в 1995 году, всего 96 рукоположений во Франции…» Неужели Церковь стала ее злейшим врагом? Принимаются меры по защите бенгальского тигра, но никто не интересуется священником, как вымирающим видом.