Люк неожиданно повернул голову, глаза их встретились, это разожгло ее желание, потому что он смотрел на нее так, как смотрят занимающиеся любовью. Уступы вдруг опустились, плотина рухнула.

Чем ближе к Вейссу находишься, тем он красивее. Зрачки расширились, стали черными звездами, в них появились блеск рубина и какие-то птицы. Она желала его теперь откровенно, со сдержанным неистовством. Машина остановилась у источника. Широкий луг был усеян лютиками. Голубка приводила в порядок перышки, сидя на низкой стене. Тишина была такой чистой, что становилась хрустальной. О такой тишине мечтаешь в метро зимними вечерами. Элка забыла про луг и про источник, над которым возвышался узнанный ею гранитный крест. Сколько веков растет здесь этот тис? Источник питал никогда не иссякающей водой три водоема.

Шутя, они обрызгали друг друга. Если сесть на бортик, то видно очертание колокольни вертикально над колодцем.

Раньше Элка искала в этих местах Мод, и, не найдя ее, гуляла здесь со своей печалью. Это были бесконечные луга, источник с дороги не был виден. Вода его была целебной.

Как Вейсс нашел источник? Луга хранили свои тайны: надо было знать дорогу.

— Ты идешь?

Вейсс вышел из машины. Волосы его были такого же цвета, как свитер, глаза чернее волос. Элка подчинилась и поняла, что она его жена. Действительно, закрывая дверцу машины, она увидела, что ее левая и правая руки снова стали похожими, одинаково тонкими, только на левой блестело обручальное кольцо. У Вейсса, она это заметила в машине, было такое же кольцо, из розоватого золота. Это золото очень ценилось когда-то, а теперь вышло из моды.

Значит, она вышла за него замуж? Разве это возможно?

Теобальд и Антуан показались из-за кустов. Они хорошо выглядели, в городских костюмах, с кожаными портфелями, у них было деловое свидание. Антуан был красив, черноглаз. Теобальд не старел: его доброта позволяла ему оставаться молодым.

— Твоя мать помолодела на десять лет, — прошептал он.

Его лицо переменилось. Опустив голову, он добавил:

— Я не знал…

— А это кто? — перебил его Антуан. — По какому праву?

Она протянула руку к своему сыну, но он сидел в вагоне узкоколейки, рядом с Теобальдом, лицом против движения поезда. Они одновременно улыбнулись, потом исчезли.

— Теобальд добрый, — сказала она.

— Он останется твоим крестным.

— А мой сын?

— Я слышу, как он возвращается.

Больше не было никого, кроме них. Люк Вейсс растянулся под дубом, она последовала его примеру. Трава пахла скошенным сеном. Вдруг стало жарко, как в разгаре лета. Она лежала обнаженная перед ним, у нее были довольно красивые груди, маленькие, в форме яблока. Как? У нее снова выросла грудь? Люк Вейсс, казалось, этому не удивлялся. Он целовал ее груди, ласкал их, она таяла, вновь становясь женщиной.

Они познали друг друга, слившись в одно единое сладострастие. Каждый раз удивление сопровождало удовольствие, возраставшее от воспоминаний о пережитых страданиях. Он застонал, она погладила его лоб. Он был ее сыном, отцом или матерью, в зависимости от ее позы. Сейчас он был отцом.

Она любила чувствовать его тяжесть на себе. Она любила запах его волос, он терся своей щекой о ее щеку, его кожа всегда кололась, брился он или нет. Она заглатывала все: рот, губы, язык, подбородок, шею, адамово яблоко, грудь, мягкое, потом твердое, он опирался на локти, его черные ресницы касались ее щеки. Она ускользнула в папоротник, и несколько мгновений их тела страдали от разлуки. Она успокоила эту боль, навалившись на него, как тюлень на скалу. Он хотел, чтобы она делала, как ей хочется. Так она и поступила.

Вейсс держал ее в руках. Талия, бедра, грудь, таз: он торопил ее отдаться, она охотно уступила. Что говорить, заниматься сексом с Возлюбленным, если он еще и умеет это делать, божественно! Они совокуплялись, как боги. Вейсс стал сыном. Недостойная мать осталась с открытыми глазами, несмотря на солнце. Она видела его плечи, его руки, его белый торс. Когда она наклонилась, чтобы обмануть его нетерпение — она сдерживала свое желание, — она увидела его пупок. Остальное, подчиненное его наслаждению, скрывалось от глаз. Чтобы увидеть все, включая его член, она лишила себя ощущений, повисла в пустоте. Он закричал от голода, как котенок, оторванный от материнского соска. Она уступила, благоговейно прильнув к нему.

Ускорила темп, потом замедлила, как раз вовремя.

Склонилась и зарылась головой в его шее. Он сжал руки на ее бедрах, и лицо его стало лицом статуи страдания. Она поняла, что он сейчас кончит. Она поцеловала его веки, черные кисточки, снова поцеловала губы, потом сползла с него.

Он запустил руку в ее волосы.

Она услышала шум прибоя, затем удовольствие накрыло землю.

Потом они оделись. Наступил вечер, летний вечер, подобный зрелому плоду. Они ополоснули лица в источнике и вернулись в машину.

И в невинности и в разгуле, они были вдвоем.

Я позвонила Люку Вейссу на мобильный. Я подготовилась. Рука дрожала, сердце тоже. Два звонка. Автоответчик. «Это Люк Вейсс, я не могу вам ответить. Оставьте ваш номер, спасибо».

— Сообщение для отца Вейсса от Элки Тристан, бывшей пациентки из Арденн, — сказала я сухим тоном, словно кардинал Люстигер, Папа и вся Римская курия слушали меня, собираясь лишить Вейсса сана. — Извините меня, отец, дело срочное. Вы получили мое письмо? Могу ли я называть вас по имени? Это красивое имя, и оно вам очень подходит.

Я понимала, какой опасности я подвергаю Вейсса, но я была влюбленной женщиной.

Мой голос зазвучал так, как будто я говорила из Орли, Руасси или Кеннеди. Мечтательный голос пассажирок перед долгой разлукой. Я поражу Вейсса в самое сердце. Я представляла его стоящим в зале Провидений или выходящим из палаты в Керси. Он не слушает автоответчик в больнице, соблюдая инструкции. Мой голос остановит его на парковке Лабиринта. «Это она», — подумает он, замирая, а рядом будет пролетать стайка медсестер. Они помашут рукой священнику, которого все ценят. Вейсс не пошевелится. Неподвижный, он будет сидеть лицом к закату, с телефонной трубкой у щеки. И он услышит нелепое биенье своего сердца.

* * *

Страстная Пятница, сообщает календарь Мусорщиков. В моих снах Вейсс возлюбленный из «Песни песней», и мы познаем друг друга, как в Библии. В жизни Люк прикидывается мертвецом. Я должна поехать в Вильжюиф сделать анализ. Сиамка, стоя сзади, причесывает мне волосы. Она запускает когти в завивку. Я наклоняю голову, чтобы облегчить ей задачу. Через десять минут, уже удовлетворенная моей прической, она ложится мне на колени. Взлохмаченный вид подчеркивает черноту моих глаз. Я закрываю тетрадь и ухожу из голубятни.

Послезавтра Пасха, Воскресение из воскресений! Выходит, Люку так же наплевать на мое воскресение, как на свою старую ризу? В этот день траура он, житель приграничной зоны, зажигает свечу в комнате больного, которому не посчастливилось встретить его раньше? Молится с семьей? Крестное знамение, участие, я представляю его в комнате умершего, это надежный, деликатный, бесценный человек. Его присутствие согревает сердца близких, и они приближаются к нему. «Я был голоден, и ты дал мне поесть, я жаждал, и ты дал мне напиться, я был чужеземцем, и ты принял меня, я был в тюрьме, и ты пришел ко мне», — говорит Люк, молитвенно сложив руки. Я знаю слова Матфея, которые он нашел для прощальной церемонии. Семья собирается. После «Отче Наш» Люк кропит тело святой водой, он верит в воскресение.