Зидана побуждает меня проводить время с Элис Суонн — под предлогом обучения той арабскому (который дается ей куда легче, чем я ожидал), — чтобы я окончательно завоевал ее доверие, и она без вопросов принимала вредоносные зелья, которые варит Зидана, чтобы помешать Элис зачать от Исмаила ребенка. Или убить его в утробе. Столь явное соучастие мне отвратительно, но я не могу не ждать каждой встречи с нетерпением и не убеждать себя, что лишь находясь рядом, я уберегу Элис. Но в сердце своем я знаю, что гублю себя.

Лавочник, занявший место сиди Кабура на базаре, невысокий смуглый человек из Имчиля, и проницателен, и осмотрителен. Оба мы делаем вид, что он не знает, на кого я работаю; а я притворяюсь, что ничего не понимаю в травах, что позволяет мне задавать вопросы. Когда меня отправляют за сушеными цветами пижмы и щитолистником, которые вызывают выкидыш и отравляют чрево, я приношу с собой красный клевер, сушеные листья малины и вытяжку авраамова дерева, повышающие плодовитость. Иногда мне удается подменить отвары; если нет, нужно, чтобы Элис вылила или спрятала то, что дает ей Зидана. На самый крайний случай я заказал у травника сильное рвотное.

Предприятие это опасно: если Элис забеременеет, Зидана поймет, что я дурачил ее, и точно попытается убить соперницу, нерожденного ребенка и меня заодно; но это укрепит положение Элис при дворе и заставит Исмаила больше заботиться о ее благополучии. Может быть, ей даже позволят переселиться в другой дворец, туда, где Зидана не сможет до нее добраться.

Сегодня Зидана спросила меня:

— Она его околдовала? Она знает какое-то европейское колдовство, которое сильнее моего?

Я не привык, чтобы она переживала.

— Мне об этом неизвестно, — осторожно говорю я.

Возможно, если убедить ее, что Элис обладает познаниями в ведовстве, Зидана станет вести себя осмотрительнее.

— Дело в глазах, — заявляет она, нарезая круги по комнате. — Голубые — так неестественно. У людей не бывает голубых глаз, это уродство.

Я уверяю ее, что Исмаил обращает мало внимания на глаза англичанки — и это самое правдивое, что я сегодня сказал.

— Но ведь кожа ее тут ни при чем — белая, как у больной! Уж я-то Исмаила знаю. Он любит черных женщин, — она выпячивает огромную грудь. — Его вырастила черная женщина — у его матери кожа была темная, как у меня или у тебя. И он любит, чтобы на женщине было мясо, ему нравится крепость и сила. А эта на привидение похожа, на духа, на блуждающий призрак. С чего он вдруг захотел ложиться с мертвой?

И так бесконечно.

Лично я думаю, что Элис похожа на ангела с картин, которые я видел в больших домах в Венеции, но принимаю мудрое решение придержать язык.

— Даже если она умудрится произвести на свет младенца, ты только представь, на что он будет похож! Я смешивала наросты грецкого ореха с пастой мышьяка, я знаю, что бывает, когда смешаешь черное и белое! Исмаилу что, нужен серый червяк вместо ребенка?

Зидана воздевает руки к небу, и ее браслеты оглушительно гремят.

— О, Тагба, забери ее из этого мира!

Вскоре мне выпадает случай вполне понять, в чем коренится притягательность Элис для Исмаила. В ту же ночь, завершив соитие, он вызывает меня из-за ширмы — даже прежде, чем Элис успевает одеться. Я вижу, как он кладет руку на ее белое бедро и ласково гладит; они двое обмениваются взглядом, не предназначенным ни для кого другого, и по мне впервые лавой разливается ревность.

— Не удивительно ли, Нус-Нус, с какой стойкостью это хрупкое существо принимает мое внимание? Как велика сила ее воли — она управляет своими страстями! Она умна: понимает подлинную природу выживания и смотрит в будущее; вместо того чтобы бросаться на мужчину, выставив зубы и когти, как та берберская сучка, она себя смиряет, подчиняет себе чувства, как умелый конник, заставляющий дикого жеребца покориться своей воле. Только представь, какая сила таится в этой сдержанности. Она великолепна! Каких детей она подарит мне — крепких телом, могучих разумом!

Он поворачивается ко мне, глаза его горят торжеством.

— У меня есть замысел, Нус-Нус, и он тоже великолепен. Я усилю свою армию, стократно ее умножу и с этой армией изгоню чужеземных пришельцев, всех: португальцев из Мехдии, испанцев из Мамуры, Лараша и Асилы, англичан из Танжера. Я очищу свое королевство от неверных, совершу это деяние во славу Аллаха. Остаться будет позволено лишь тем чужестранцам, кто подойдет под мою руку. Мои корсары будут рыскать по морям в поисках новых белых женщин — я скрещу пленниц со своими бухари, создав армию, подобной которой мир еще не видел! Армию, в которой соединится лучшее от всех народов — белых и черных.

Он ходит по комнате, размахивая руками, голос его долетает до самого свода. Он говорит о новом насаждении ислама в Иберии; о том, как донести его до самых дверей католического Короля-Солнца Франции, о новом халифате, превосходящем величием династию Альмохадов. Красноречие его захватывает, убеждает; оно театрально. Доктор Льюис водил меня в Италии на представления, там-то я и видел такие величественные жесты, как у султана, жесты, предназначенные для зрителей. Нас здесь только двое, больше не на кого играть: я бросаю взгляд на Элис, узнать, как она себя ведет, созерцая столь яростную драму, но лицо ее обращено к Исмаилу, как цветок к солнцу. Она едва ли понимает в его речи что-то, кроме отдельных слов, но его страсть захватывает. У султана почти колдовская власть над людьми: он втягивает их в свою орбиту. Поэтому он так силен и так опасен.

Бухари, о которых он говорит, — это особый отряд черных стражей из южных земель: захваченных во время набегов на Сахару, выменянных на соль и железо. Султан берет их в плен или покупает, обращает в ислам и заставляет принести присягу на Салих аль-Бухари, книге священных изречений Пророка, после чего дарит каждому эту книгу — а они воистину бесценны, — заручаясь его верностью до смерти. Султан какое-то время женил их на черных невольницах, женил совсем молодыми и поощрял частые соития, чтобы на свет появлялось обильное потомство. Тысячи этих детей живут в провинциях, где стоят войска султана, и дворцовые казармы тоже полны. Когда мальчики достигают десяти лет, их начинают учить воинскому искусству, а девочек — домашним делам; едва войдя в подростковый возраст, они тоже получат супругов и наказ размножаться. Исмаил годами твердил, что полученные таким образом войска будут лучшими в мире. Но теперь его старый замысел принял новый оборот.

Он поворачивается ко мне, вдохновленный тем, что придумал:

— Вообрази, Нус-Нус, только вообрази, какие дети были бы у тебя, будь ты цел, от такой, как Элис!

Волна ненависти, заливающая меня, когда он это произносит, застает меня врасплох. Даже когда султан приводил меня в ужас, — особенно когда он приводил меня в ужас! — я был ему безусловно верен. Но что-то во мне изменилось, и перемены эти вызвала Элис.

Я улыбаюсь и киваю, изображая на лице подобие восхищения; как только султан меня отпускает, я поспешно ухожу, сунув Книгу ложа под мышку. Иду я, опустив голову, не глядя по сторонам. Добравшись до комнаты, я кладу книгу на диван и оборачиваюсь. Прохлада, аромат цветов и чистейшее ночное небо манят меня выйти во двор. Я пытаюсь побороть клокочущие в груди чувства и оказываюсь совершенно не готов к нападению.