потерял её… Вместе с сыном, который погиб, с остёрцами сражаясь, – начал вновь закипать староста.

Сияна накрыла его сжатую в кулак ладонь своей и по губам её пробежала испуганная улыбка. Она перехватила взгляд Елицы и вдохнула, собираясь говорить тоже.

– Борила не просто так сюда приезжал, – её чистый голос сразу заставил мужчин посмотреть на неё. Остромир глянул на жену ошарашенно, но не в силах был уже остановить. – Он со своими людьми ходил по волховьей тропе в лес. Давно. Ещё Велеборск строился. А Елица родилась только. Брал нашего человека в проводники. Кто лучше всего эти леса знает. Куда ходил, мы о том не спрашивали. Да и хотел бы сказать – сказал. Да только в той стороне, знают многие, есть святилище Велеса старое. Ещё пращурами устроенное. Наши туда не ходят совсем – болотом всё заросло. Может, и затопило его уже. Но, может, Скотий Бог сможет ответы дать? Не к нему ли Борила тогда ходил?

– Что ты выдумываешь? – всё же остановил её рассказ Остромир. – Ну, ходил он куда-то. Как это может быть с Сердцем тем связано?

– Ты сам знаешь, – бросила Сияна и поджала губы.

Елица из того, о чём жена старосты рассказала, и не помнила ничего, конечно. Куда ей, мала была совсем. Но не зря догадка привела её сюда, получается. Будто самыми дальними, глубинными уголками памяти она чувствовала, что здесь, в этих окружённых старыми горами лесах и лугах, может крыться отгадка. И не сказать, что она обрадовалась тому, но всё ж на душе стало немного легче. Княжич, выслушав Сияну, вновь на неё посмотрел. И от взгляда его по спине словно беличьим хвостом мазнуло: столько было в нём задумчивости и чего-то ещё, зыбкого, неуловимого, отчего хотелось ёрзать на месте.

– Ну, вот, – проговорил он мягко, обращаясь к Остромиру. – А ты упрямился. Женщины, они много мудрее нас. Ты мог до вражды довести. До крови. А жена твоя того не хочет – и она права.

И казалось бы, не было в его тоне угрозы, а староста всё равно побледнел. На щеках его проступил неровный румянец.

– Можете в лес сами идти той тропой. Только не знаю, чего вы там сыщете.

– Пойдём, не сомневайся. И Елица с нами пойдёт. И человек тот, кто Борилу в места заветные водил.

– Тот человек не пойдёт, – хмыкнул Остромир. – Помер он в тот же год. Медведь в лесу задрал.

Леден головой досадливо качнул, но его намерений, видно, это никак не изменило.

– Ничего, у нас жрица Макоши есть. Проведёт через недобрые места.

– Проведу, – уколола его взглядом Елица. – И надеюсь, что после вы с братом нас в покое оставите.

Княжич ничего на это не ответил. Взял ложку и принялся за еду, уже почти остывшую. К тому времени кмети его уже сели, сложив руки на колени и лишь прислушиваясь к разговору. Они то и дело переглядывались, а порой и прешёптывались о чём-то.

После вечери ушёл княжич вместе со своими людьми в гостинные избы. В своём доме остаться Остромир ему не предложил, а тот и не осерчал вовсе. Звала Сияна Елицу у них переночевать, но Леден на это твёрдо ответил, что княженку из-под своего надзора не выпустит – и деваться ей было от того некуда. Только осталась она ненадолго в доме старосты: поговорить, расспросить, как жили они эти годы, ведь так долго не виделись. Княжич разрешил, но напоследок всё же сказал, что Брашко за ней отправит – чтобы допоздна не задерживалась: с утра рано снова в путь отправляться.

Елица села на лавку к печи поближе, греясь живым её теплом. Оглядела избу спокойно – и показалось, что каждая вещь здесь на том же месте, что раньше была. Сияна опустилась рядом, всё разглядывая её, будто до сих пор ей не верилось. Остромир проводил последних гостей и устроился за столом, с которого единственная в доме холопка убирала пустую посуду.

– Так ты что же теперь, с остёрцами дружбу водишь? – с явным упрёком проговорил староста, словно она предала память Радима, который погиб от руки кого-то из них.

– Да что ж ты? – всплеснула руками Сияна, напугав задумавшуюся о своём служанку. – Не видишь разве, что вовсе она с ними не знается. Беда её с княжичем этим окаянным связала.

Староста вздохнул тяжко, продолжая разглядывать Елицу исподлобья. Заглянула в хоромину из своего закутка Убава, прислушалась и тоже рядом подсела. И так тревожно посмотрела, смущаясь будто бы, что нехорошо на душе стало. Много сегодня она молодцев один другого пригожее увидала. Тут не захочешь, а взволнуешься. А если они ещё на много дней здесь задержатся, так и остальные девицы в веси покоя лишатся. Отец, похоже, заметил странное настроение дочери – и нахмурился пуще.

– А Еля пусть сама мне скажет.

– Они Радана забрали, увезли, – заговорила она. – Городу угрожают. Может, и сжечь захотят – кто их знает. Я помочь им согласилась. Так они только Велеборск оставят и брата вернут.

Больше сказать было нечего. В этих словах только заключалась та беда. Простая кому-то, да невеликая – но что разрывала сердце необходимостью идти на поводу у тех, кто жизнь её уж второй раз рушил.

– А давай мы вои соберём. Пока княжич этот по лесам мотается, ищет сам не зная что, – чуть поразмыслив, вдруг предложил Остромир. – Вокруг нас весей много, люди не откажутся бока остёрцам намять. Уж сколько наших не вернулось из сечи этой бесконечной, что два князя меж собой затеяли.

Елица приняла из рук Сияны кружку с горячим, только нынче сваренным киселём, отпила – и пропитанная ароматом лесной малины гуща разлилась по телу домашним теплом.

– Убьёте княжича, – возразила она как можно мягче, но и уверенней, – и брат его, Чаян, сюда такое войско поведёт, что никого в живых не останется. Они с виду мирные, а Зимаву вон за горло взяли. Да и меня, получается, тоже.

Староста посмурнел, конечно, но на своём не настоял, да только думу некую как будто всё же затаил. Больше они о княжичах говорить не стали. Принялась Сияна расспрашивать о том, как жилось Елице все эти пять лет. Да чему она у волхвы той обучилась. Та рассказывала охотно, погружаясь в благодатные времена, когда было всё спокойно в жизни, тягуче. И хоть всегда она знала, что схватки князей то и дело случаются, а казалось, что никогда до отца не дотянется меч противника. А уж тем более – до Отрада.

Засиделись допоздна. Задремала холопка под спокойные разговоры, прислонившись виском к стене. И мысли в голове потекли вяло,