В центре Парижа улицы были переполнены людьми, желавшими посмотреть на церемонию. В десять часов императорский двор и члены правительства начали занимать отведенные им места на возвышении; прибыли кардиналы и епископы, выборные делегаты и важные гости разыскивали свои места. Флаги лениво хлопали на теплом ветру, в то время как на плацу собирались 50 000 солдат, и их шлемы и штыки блистали на солнце; толпы людей со всех концов Парижа вливались на отведенные для них места.

Залп из ста орудий, изданный батареей, размещенной на террасе дворца, возвестил о выезде императора из Тюильри. Этим, однако, не закончилось, ибо на салют должны были отозваться эхом пять других батарей, расположенных у моста через Иену, у Дома Инвалидов[83], на высотах Монмартра, в Шато де Венсанн и на самом Champ de Mars (Марсово поле — фр.), где должна была состояться церемония. Получалось, что каждый залп производился из шести сотен орудий, а в тот день залпов должно было быть произведено немало. Champ de Mai, несмотря на мирное название, стало огромным военным шоу, признаком прогресса и развития военного дела, которое в восемнадцатом веке в Европе, словно бы по некой договоренности, было довольно ограниченным. Война, которая когда-то являлась заботой маленьких профессиональных армий, ныне вовлекала в себя целые нации, и Наполеон полагал, что его подданным понравится грохот орудий, что они почувствуют себя воинственно и продемонстрируют ему свой энтузиазм.

Пальба началась в одиннадцать часов, и вскоре можно было увидеть, как облаченные в алые шинели уланы прокладывают себе дорогу по направлению к садам Тюильри в сопровождении конной охраны, а за ними едет граф де Лобау, губернатор Парижа, со своими адъютантами. За ними следовали конные глашатаи, их фиолетовые мундиры были вышиты золотыми орлами. Вслед за ним прибыли запряженные шестерками лошадей парадные кареты, в которых ехали принцы империи и сановники двора. После этого из дворца вышел Наполеон, разряженный, как король из детской сказки, и вошел в карету для коронации с цветочными росписями и позолотой, широкими зеркальными панелями и несуразно большой разукрашенной короной на верхушке. Запряженная восемью белыми лошадьми с плюмажами и в гирляндах, карета неуклюже двинулась в путь в сопровождении эскорта конюших и пажей, за которыми шли еще и солдаты.

Император был не в настроении, будучи еще под впечатлением ссоры, произошедшей между ним и Люсьеном, который убеждал его объявить о своем отречении во время сегодняшней церемонии. Он не увидел в совете Люсьена ничего, кроме амбиций. Он сказал Жозефу, старшему из братьев Бонапартов, что Люсьен хочет их всех вытеснить, а самому занять место регента при короле Рима. «Mais, abdiquer! pas si bete!» («Однако, отречься! Какая глупость!» — фр.) — колко бросил он.

Четыре маршала Франции услужливо гарцевали под окнами его кареты, сдерживая горячность своих скакунов до медленного шага процессии. Среди них был Мишель Ней, князь Московский, который специально приехал из деревни, чтобы принять подобающее ему участие в этом знаменательном событии.

«Ты здесь! — раздраженно сказал Наполеон, заметив его. — Я думал, ты эмигрировал».

«Мне следовало это сделать давным-давно», — сказал Ней, который не мог удержаться от ответа.

В полдень головная часть процессии приблизилась к Ecole Militaire. Когда она проезжала по мосту через Иену, город потрясла новая канонада, взревели военные оркестры, грянули барабаны, по плацу пронеслась команда на караул, и толпа довершила столпотворение своими возгласами. По прибытии Наполеона войска приветствовали его оглушительными криками: «Vive l'Empereur!» По одной стороне поля стояли 25 000 солдат Национальной гвардии, на другой — 25 000 солдат Императорской гвардии и 6-й армейский корпус, который по окончании церемонии должен был отправиться на границу с Бельгией. Выражение самого горячего энтузиазма исходило от солдат регулярной армии, чья преданность императору и необоснованный оптимизм в отношении грядущего похода поднялись на принципиально новую высоту. Загипнотизированные знаменами и флагами, палящим солнцем и собственным воображением, они представляли эту войну как эпизод славы, который должен был привести мир в порядок и заставить врагов бежать. Враги, чье отсутствие вполне удовлетворяло всех присутствовавших при этом агрессивном собрании, казались элементом того обманчивого сна, в котором спящий так легко и уверенно выигрывает все битвы и споры.

Специально для церемонии было построено большое сооружение, объединяющее Ecole Militaire с высокой платформой для Наполеона и его свиты, и окружающие его нисходящие ступени. На платформе были установлены трон и занавес, а на плацу было построено еще одно возвышение в форме пирамиды, с которого чуть позже император должен был раздавать медных орлов. Пажи и придворные занимали места на ступенях у трона, когда Наполеон вошел в Ecole Militaire. Орудия еще грохотали, когда он чуть позже вышел из здания в окружении принцев и знати. Те, кто сидел на ступенях, всего несколько тысяч человек, стоя приветствовали его громкими криками, когда он направился к трону. Теперь его причудливый костюм[84] стал хорошо всем виден, и приветствия быстро смолкли. Хотя зрители были готовы приветствовать Наполеона при его появлении, пишет Анри Уссей, первые всплески восторга были недолгими и «быстро прекратились при виде странных костюмов Наполеона и его братьев». Туалет Наполеона был сшит из белого атласа, белые туфли отделаны розочками, с плеч свисала пурпурная бархатная мантия, тяжело расшитая золотом и подбитая белым горностаем; на его голове, пишет Хобхаус, «была черная шляпа, обвешанная перьями, с огромным бриллиантом впереди». Что касается его братьев, Жозефа, Люсьена и Жерома, «они были с головы до ног закутаны в странные одежды из белой тафты и выглядели так же плохо, как принцы любого другого королевского дома в христианском мире, за исключением Австрии».

Церемония началась со служения мессы, во время которой, пишет Хобхаус, «Наполеон был не столько занят молитвами, сколько театральным биноклем, в который разглядывал собрание». Хобхаус продолжает: