— Что такое «хорошие напитки», Витторио?

— Это благородные напитки, Джонни. Экзотические. С ярко выраженным специфическим вкусом. Напитки различных стран.

Галант представил себе Виктора в дорогом толстом халате, сидящего в кресле у камина с бокалом яркой жидкости в руке, и расхохотался. Потому что Виктор в выдуманной им сценке был похож на Омара Шарифа в одной из вульгарных мелодрам.

— Ты мог бы всю жизнь ничего не делать, Виктор?

— Я хотел бы ничего не делать, Джонни, — серьезно ответил колумбиец. — Я хотел бы жить, как Руби.

— Кто такой Руби?

— Ты не знаешь? Легендарный Плейбой. Его называли Ромео де Караибэс. Порфирио Рубироза.

Дверь ванной комнаты отворилась, и мисс Ивенс вышла, закутанная в полотенце.

— Порфирио Рубироза, dear Джон, — модель и идол всех латиноамериканских жиголо. Супержиголо. Был женат пять раз: на дочери диктатора Трухильо, на актрисе Даниэль Даррье, на наследнице сигаретной фирмы «Кэмэл», она подарила Руби… бомбардировщик! Супержиголо растратил money четвертой жены — миллиардерши Барбары Хаттон, в пятьдесят три дня! Совладелицы «Вулворт энд Вулко», Джон… Руби погиб, влетев на «феррари» в дерево в буа де Булонь… Виктор, я взяла твой одеколон…

Чувствовалась, что Фиона Ивенс воспользовалась одеколоном Виктора. Комната неприлично благоухала. Они долго и мирно играли в карты и где-то сразу после полуночи уснули, обменявшись дружескими good night и sweet dreams!

Засыпая, Галант подумал, что, возвратившись в Париж, будет, пожалуй, поддерживать отношения с Фионой и Виктором. Какого сорта отношения? «Не сексуальные», — сказал он себе сразу. Может ли он хотеть Фиону Ивенс в Париже? Абсурд. Но какие отношения могут быть у него с этими двумя в Париже? «Семейные», — сказал он себе и удивился. Однако иначе характер будущих отношений не определялся. В Венеции они трое сплотились в семью… Как это ни странно. В самый немногочисленный человеческий коллектив. А кто есть кто в их семье? Фиона Ивенс несомненно стоит во главе семьи…

Утро получилось тусклое, тихое и бледное. Молочная белость была смешана в небе с кислой зеленостью.

Поглядев вверх в прорезь Калле Ларга — они только что вышли из отеля, — Фиона Ивенс сказала:

— Мужчины, не забудьте по возвращении снять люстру. — И она расстегнула плащ. — Стало куда теплее, boys… В любом случае не забудьте о люстре. Я вижу ее под потолком на рю Лепик. — И мисс Ивенс взяла их под руки.

Они отправлялись на остров Лидо, потому что мисс сказала, что побывать в Венеции и не посетить Лидо — немыслимо. Так и сказала — немыслимо!

Когда они вышли на пьяцца Сан-Марко, загудел колокол. Взлетели голуби. И, покружив над площадью, уселись опять.

— Жаль, что у нас нет камеры. Великолепно! Посмотрите в сторону Адриатики! Эта вода! Это небо! Я так счастлива. Мы будем вспоминать об этом путешествии с удовольствием, boys. Я вас уверяю. И очень долго. Именно потому, что приехали спонтанно. Viva Venezia! Viva Italia!

Народ на площади, еще по-утреннему сонный, поглядел на них с удивлением.

— Viva Venezia! — поддержал мисс Виктор. — Подожми ножки, мама, мы тебя пробежим по площади!

Мисс поджала ноги, и boys, тяжело топая, побежали к Адриатике. Плиты площади были уже сухи — каждая в центре — и подсыхали к краям. Очевидно, дождь кончился совсем недавно.

— Viva Venezia! Viva Italia! — время от времени выкрикивала мисс, вися между мужчинами.

— Viva Venezia! — раздался одинокий голос в толпе, по всей вероятности, немецких туристов. Они явно оккупировали Венецию, германцы. Во всяком случае, они были широкогрудые и светлые, эти туристы.

— Боши — самые сентиментальные, — сказала мисс, коснувшись ногами плит. Они уже прибежали на мол. — Нам нужна, boys, та же линия вапорино, на которой мы прибыли сюда в первый день с вокзала. «Сервизио вапорино Пьяззале Рома-Лидо», — произнесла она с видимым удовольствием. Возможно, вдруг проявившаяся любовь к произнесению итальянских названий объяснялась тем, что в 18:50 им предстояло отбыть из Венеции?

Они отправились к пристани. Отлепившись от спутников, мисс Ивенс прошла по мосткам к кассе. Приобрела билеты. Пароходик уже стоял, вывалив широкий язык. По языку время от времени входили в пароходик одинокие пассажиры.

— Заметьте, как точно я рассчитала время, мужчины, — радостно пропела мисс. — Большие туристические группы обыкновенно отправляются в Лидо совсем рано утром. Таким образом, мы сможем наслаждаться относительным одиночеством.

Из-под пароходика воняло гнилым морем. Так из забытой банки с одним огурцом углекисловодно попахивает образовавшийся там монстр-гриб.

Безлюдный пароходик, как бы оголившийся без пассажиров — одежды, выглядел столь же старым, подгнившим и заплесневелым, как Венеция. По крайней мере, довоенным… Галант почему-то представил его полным веселых краснощеких фашистов Муссолини, распевающих «Fascino notte, bello Abissina…» — песню периода завоевания Италией Северной Африки… Они было спустились в салон, но там пахло нехорошо: густо и затхло, и уборщик с веником и ведром поспешно сметал из углов к центру салона окурки и бумажки, потому они вышли на палубу и стали у низкого борта. Пароходик тихо покачивало…

Убежал из салона уборщик с ведром, сильно топоча по настилу. Что-то прокричал в мегафон тип на мостках, и он же, отложив мегафон, лишил пароходик языка. Тихо застучал мотор, и по мыльной воде Адриатики пошел пароходик к Лидо.

Следуя настроению мисс Ивенс, они не стали входить на сей раз внутрь архитектурных памятников, но предпочли побродить по острову и в конце концов оказались на пляже. Было тихо, и небо, и с утра уже склонное к бесцветности, совсем обесцветилось и полиняло. Настал час мутной ватности: когда не хочется разговаривать, но все: мир, отношения между людьми, города, средства транспорта, горизонт, география и история — сплавляются воедино и нет никаких сомнений в единстве этого мягкого слития времени и пространства. Ясно было и то, что долго такое состояние не продлится, что после полудня сонная гармония рассыплется на отдельные неврозы и недоразумения.

Мисс Ивенс бродила в полсотне метров от них, сосредоточенно глядя себе под ноги. Она собирала раковины, и ракушки, и камни-уроды. Салатный плащ, и густо-зеленый куст волос над плащом, и два высовывающихся из-под плаща копытца. Мужчины сидели. Виктор на большом камне, Галант рядом с ним на корточках — и смотрели в глубь Адриатики. А в глуби Адриатики были видны несколько парусов. День был воскресный, и состоятельные люди выгуливали свои яхты, может быть.

— Совсем не зимняя погода, а, Джонни…

Галант перевернул пару камней. Залысины песка чередовались на этом пляже с мелкой галькой. У ног Виктора была сложена добыча мисс Ивенс: добротных несколько килограммов камней и ракушек.

— Regardez! Regardez![33]