улыбнулся Мельцер-младший Мари и даже предложил руку. – Под меховым одеялом очень уютно, а если этого мало, там есть бутылка с теплым глинтвейном и коробка рождественского печенья.

Мари ничего не оставалась, как подняться по лесенке, раздумывать было невежливо. Она проигнорировала руку Пауля и села в сани без его помощи. Но он взял у нее пустую корзину и передал Роберту.

– Иди сюда, Мари. Ох, какая же ты холодная. У тебя на зиму всего только этот тонкий платок? Как такое возможно? Я завтра же поговорю с мамой. Укутывайся, вот, возьми и часть моего шерстяного одеяла. А сверху укройся мехом. Ну? Теперь тепло? Термосы, которые повариха дала нам с собой, к сожалению, остыли. Ах, Мари, как же чудесно, что ты немного проедешься с нами. Господин Бройер, вы не находите, что мы с Мари подходим друг другу?

– Разумеется, фрейлейн Мельцер…

Голос Альфонса звучал вымученно, видимо, он не был привычен к долгим прогулкам по холоду. Сани слегка дернулись, когда лошади натянули поводья, но тотчас вновь плавно заскользили, справа и слева позванивали бубенчики, полозья тихо шуршали по насту.

– Словно летишь, – сказала фрейлейн Катарина. – Как жаль, что тебя не было с нами в лесу. Когда мы ехали под заснеженными, низко нависающими ветвями деревьев, мимо замерзшего ручья, посреди необъятной тишины…

Мари снова почувствовала свои ноги, от неожиданного тепла продрогшие пальцы заломило. Но еще неприятнее был взгляд, которым беспощадно сверлила ее фрейлейн Элизабет.

– Необъятная тишина… Только бубенцы звенят, – заметила Мари, и фрейлейн Катарина расхохоталась.

– Ты права. А представляешь, мы видели оленя. Стоял на лугу совершенно неподвижно, смотрел, как мы приближаемся, и когда в до наших саней оставалось всего несколько метров, широко, грациозно побежал в лес. Ах, нам четверым нужно больше бывать среди природы, эта искусственная городская жизнь, жизнь в четырех стенах – какое же это все ненастоящее. Я слышала, в Вене есть секта, они строят в лесу хижины и нагишом купаются в реках…

– Китти, прошу тебя! – покраснев, прикрикнула фрейлейн Элизабет.

Но фрейлейн Катарина лишь рассмеялась. На ней была белая шуба, ворот высоко поднят, а широкополую шляпу она повязалась шерстяным шарфом. Щеки нежно розовели, глаза горели – она была красивее, чем когда-либо.

– Прокати нас еще разок по парку! – крикнула она. – Люблю старые деревья под снегом. Они словно из другого мира, словно гиганты и лесные эльфы.

Мари увидела, как Элизабет закатила глаза, но ничего не сказала. Видимо, понимала, что бесполезно отговаривать, потому что молодой господин тоже хотел сделать Мари приятное. А Альфонс не посмел бы высказывать недовольство в адрес своей возлюбленной.

– Смотри, Мари. Разве не чудо скользить вот так на санях? О, господи, солнце садится. Закатывается прямо в розовые облака!

Заходящее солнце действительно придало серым облакам у горизонта красноватый оттенок, они стали прозрачными, то тут, то там за ними угадывался красный огненный шар, опускавшийся все ниже. Но вот облака вдруг раздвинулись, и сверкающий красный поток пролился над парком.

– Как же красиво! – прошептала фрейлейн Катарина.

Даже фрейлейн Элизабет была потрясена и обернулась, чтобы увидеть это небесное представление. Пауль Мельцер придержал лошадь, на какое-то мгновение все замерли и восхищенно смотрели на горящий зимний закат и сверкающий красноватый снег преобразившегося парка.

– Как будто коронация, – восторгалась фрейлейн Катарина. – Никогда еще я не видела такого заката. Ах, дорогой господин Бройер, я так благодарна, что вы убедили нас совершить эту прогулку!

– А я как же? – засмеялся ее брат. – Ведь это я предложил погулять, не так ли?

– Вы оба получите от меня орден!

Свернули к вилле, и Роберт остановил сани аккурат напротив входа, чтобы дамы сразу поднимались в дом. Только теперь фрейлейн Катарина заметила, что Мари плачет.

– Что случилось? Ты заболела? Кто-то тебя обидел? Скажи мне, Мари…

– Я… я сама не знаю, – пробормотала Мари, а слезы так и текли по щекам.

Молодой господин подал ей руку. Его серые глаза были полны беспокойства и сострадания.

– Это я виноват? – тихо спросил он. – Я не хотел посмеяться над тобой. Совсем нет. Я просто хотел, чтобы ты разделила с нами радость.

– Нет-нет, – испуганно произнесла Мари. – Вы тут ни при чем. Это… наверное, просто нервы.

– Нервы? – бесцеремонно вмешалась фрейлейн Элизабет. – Я и не знала, что у кухарки есть нервы.

Мари натянула на плечи платок, присела перед господами в книксене и убежала в кухню. В надежде, что никто ничего не заметил.

18

– Добрый вечер, Роберт.

– Добрый вечер, господин директор. Со светлым праздником Рождества вас.

– Не суетись, Роберт. Торжества еще не начались. Однако спасибо.

Роберт чуть смущенно кивнул. Он подождал, пока хозяин устроится в лимузине, и как можно тише закрыл за ним дверь. Затем обошел автомобиль и сел за руль. Мельцер бросил взгляд на часы на здании фабрики – огромный круглый циферблат висел на фасаде административного здания и был виден издалека. Через пять минут закончится рабочий день, сегодня, в сочельник, на час раньше обычного. Широкая дорога к воротам заполнится черной толпой людей, рабочие будут спешить домой.

– Чего мы ждем? Поехали!

– Да, господин директор.

Привратник тоже сорвался с места и открыл перед ними ворота. Мельцер опустил стекло, чтобы пожелать мужчине счастливого Рождества. Тот стащил с головы шапку и что-то ответил, но Мельцер не разобрал слов из-за гудения мотора, однако был уверен, что слова были приятными. Снаружи стояли женщины с детьми, они почтительно расступились перед автомобилем директора. Мельцер знал, что их сюда привело. В сочельник выдавали небольшую надбавку, и женщины опасались, что мужья прямо с фабрики отправятся в пивную.

Мельцер откинулся на мягком сиденье. Он чувствовал себя крайне неловко. Обычно домой он ходил пешком, двадцать минут бодрым шагом, глубоко дыша и насыщая легкие кислородом. В такой изумительный зимний вечер он еще позволил бы себе завернуть в свой любимый парк, но сегодня времени на это не было. Загудел фабричный гудок, и Алисия дома наверняка нетерпеливо посмотрела на часы.

Он не любил пышных празднеств. Причиной тому, возможно, были детские воспоминания: в его семье, где детей было много, а денег мало, не устраивали больших праздников. У Алисии совсем другие привычки. В их померанском имении знали толк в торжествах, почитали старинные рождественские обычаи, обильно ели и пили, приглашали гостей, организовывали веселые конные поездки в лес и в поля, даже если на письменном столе отца громоздились неоплаченные счета.

Иоганн призвал себя подумать о другом, потому что не хотел сердиться на Алисию. В конце концов, страсть сорить деньгами