у нее из головы не выходила каменная фигурка в каморке старухи, а также ее слова о сходстве с матерью.

И если все правда, она должна знать больше. Даже если это знание принесет страдания, а все ее уже ставшие привычными фантазии окажутся ложными. Случай приоткрыл ей частичку правды, остальное она должна выяснить сама.

Но как? У кого спросить? Старая Дойбель будет молчать, хотя, вероятно, ей известно еще много чего. Может, попытать счастья у соседей? Но нельзя попадаться на глаза хозяйке пивной. Кто еще мог бы помочь? Не помнит ли сам директор Мельцер о художнице Луизе Хофгартнер, квартиру которой опустошили по его просьбе? Однако маловероятно, что он удовлетворит любопытство кухарки. Папперт! Вот кто может что-то знать. Но скажет ли? Начальница сиротского приюта терпеть не могла Мари, а Мари не выносила ее.

Как ни крути, наиболее перспективной выглядела беседа с госпожой Дойбель. Мари решила рискнуть тайно пробраться в комнату пожилой женщины и расспросить ее. Мари полагается один свободный вечер, им она и воспользуется. На случай, если госпожа Дойбель откажется говорить, Мари приберегла пять марок из рождественской прибавки, с их помощью она надеялась разговорить старую.

На третий день Рождества, после праздника святого Стефана, начало таять. На дорогах образовались грязные лужи, которые за ночь покрывались тонкой ледяной коркой. Снег съеживался, его первозданная белизна по обочинам дорог превратилась в желто-коричневую массу, в парке матово зеленели лужайкой прогалины. То и дело с деревьев срывались шапки снега, разлетаясь в солнечном свете легкими хлопьями, отчего освободившиеся от груза ветки, пружиня, выстреливали вверх.

Мари накинула старенький платок, в роскошном пальто в Нижнем городе она выглядела бы подозрительно. Кроме того, уже не было так холодно, с деревьев и крыш капало, а зимнее солнце отражалось в лужах.

– Что, пошла к полюбовничку? – насмешливо спросила Августа. – Передавай от меня привет.

Последние дни она снова чувствовала себя бодрой, тошнота исчезла, прекратились и внезапные обмороки. Она лишь слегка поправилась, в остальном была цветущей и румяной.

– Госпожа дала от ворот поворот? – не унималась она. – С сочельника она ни разу не звала тебя наверх.

– Госпожа больна.

Августа засмеялась, как будто что-то знала. Но, по крайней мере, отстала от Мари и пошла в кухню.

Мари старалась обходить большие лужи, но ее старенькие ботинки все равно намокли еще до того, как она миновала ворота Святого Якова. Однако ее больше занимали сейчас другие вещи. Почему, интересно, хозяйка пивной боялась Мельцера? За этим что-то крылось, какая-то тайна, которую никто, и прежде всего она сама, не должен был узнать.

В переулках было непривычно тихо, словно бы жильцы отдыхали после утомительных праздников. Лишь немногочисленные дети прыгали по сырой брусчатке, бросали камешки в пробоины и радовались, когда оттуда выпрыскивала коричневая жижа. На крыльце одного из домов спал пьяный, спиной прислонившись к холодному камню. Рядом лежал взъерошенный пес, зарычавший на Мари, когда она проходила мимо. Не доходя до пивной, Мари остановилась, чтобы оценить обстановку. В переулке никого не было, окна пивной были слишком малы, чтобы заглянуть через них внутрь. Мари надеялась, что внутри были посетители, тогда хозяйка будет заниматься ими и не придет наверх.

Пробираясь к пивной, Мари, перебегала от одного дома к другому, прячась в дверях, но последний участок ей пришлось преодолеть в открытую. Она помнила, что внутри пивной был узкий коридор, прямо от входа вела наверх лестница, справа располагалась барная стойка. В такую погоду хозяйка, вероятно, топила печку, и двери, скорее всего, были закрыты, чтобы не выпускать тепло. То есть у Мари был неплохой шанс незаметно проскользнуть к лестнице.

Удача была на ее стороне. Правда, старые ступени немилосердно скрипели, но она добралась до каморки госпожи Дойбель, не будучи замеченной.

– Входи, Мари, – послышался голос изнутри.

Госпожа Дойбель, должно быть, увидела ее еще на улице.

А Мари-то думала, что всех перехитрила. Она толкнула дверь, сжалась от громкого скрипа и быстро затворила ее у себя за спиной. Старуха сидела в той же одежде, что и в первый раз, голова точно так же была обмотана шерстяным платком.

– Здравствуйте, госпожа Дойбель. Я… я пришла, потому что…

– Тебе любопытно, так? – перебила ее пожилая женщина. – Ты приносишь несчастье, девочка. Но грех всегда тянет за собой несчастье. А я не хочу больше брать грехов на свою душу. Уж больно тяжелы они перед Страшным судом. Они могут стоить мне вечного блаженства…

Мари нетерпеливо переступала с ноги на ногу. Она досадовала на болтовню старухи, все кончится тем, что придет ее дочь, и тогда все пропало. Но Мари все же удалось ввернуть свой вопрос:

– Пожалуйста, госпожа Дойбель, расскажите мне о моей матери. Это она выточила каменную фигурку? И деревянные тоже? И отчего она задолжала именно директору Мельцеру?

Старая Дойбель уставилась на Мари своими светлыми внимательными глазами.

– Директору Мельцеру?

– Да, директору Мельцеру, – повторила Мари.

Она ведь не будет сейчас врать? Говорить неправду из страха перед дочерью?

– Ведь он забрал мебель у моей матери, – твердо продолжала Мари.

– Откуда ты знаешь? – прошамкала старуха.

– Я знаю.

Госпожа Дойбель пожевала губами, скрюченной рукой потрепала свой теплый платок и сдвинула его со лба, и стали видны ее жидкие седые старушечьи волосы.

– Это уже потом. А поначалу ей жилось хорошо. Она тут бегала с розовым комочком на руках. И все у нее было: и мебель, и ковры, и картины на стенах, и все хозяйство, которое ей было нужно для рисования. Деревянные заготовки и мрамор. Она колотила и стучала молотком. И рисовала красками. А комочек мирно себе спал.

– Но откуда у нее появились долги?

На лице старухи промелькнула странная ухмылка.

Долги у нее были постоянно, у художников всегда так. А потом, когда уже совсем ничего не осталось, она начала брать взаймы. Везде, где возможно. Господин Мельцер погашал все ее долги, а потом разом потребовал вернуть все деньги. Нельзя быть такой легкомысленной. Такой гордой, такой упрямой. Хотя бы из-за тебя. Но случилось то, что случилось. Когда он пришел за деньгами, был ужасный скандал. Она выставила его вон, вслед ему швырнула кастрюлю. И тогда он послал людей, которые погрузили все ее имущество на телегу и уехали. Оставили только матрац и одеяло, в которое она завернула тебя.

Дойбель говорила без сожаления, по ее мнению, Луиза Хофгартнер сама была виновата в столь плачевном финале. Мари прикусила губы, чтобы не сказать лишнего, но внутри у нее все клокотало. Может, от нищеты ее мать и заболела? Ей пришлось недоедать