колени к груди. Солнце начинает садиться, окрашивая небо в нежно-розовый цвет. Над нами, не прекращая, летают чайки, и свежий запах океана наполняет мои ноздри, когда я делаю глубокий вдох.

– Прости, что устроила истерику, – шепчу я, поскольку не желаю, чтобы он подумал, будто я не благодарна ему за то, что он сделал сегодня.

Оук изучает мое лицо, кажется, целую вечность, прежде чем достать из кармана портсигар.

– В мире есть куча вещей, за которые людям стоит извиняться… но чувства не должны быть одной из них.

Я раздумываю об этом с минуту и понимаю, что он прав. Все имеют право чувствовать… и неважно что. Многие попытались бы сменить тему, потому что смерть – особенно самоубийство – заставляет их чувствовать себя некомфортно, но Оукли, кажется, не имеет ничего против того, чтобы позволить мне выговориться.

Это необычно.

– Иногда я скучаю по нему так сильно, что мне становится физически больно.

Скучаю по ним.

Кивнув, он подносит к губам косяк и поджигает его.

– Я понимаю.

Опустив голову, я прислоняюсь губами к коленям, пока меня, словно туман, окружает запах марихуаны.

– Но иногда я так злюсь, просто сгораю от гнева, потому что они сдались и бросили меня. И я ненавижу их.

Оукли глубоко затягивается и говорит сквозь облако дыма:

– И это я тоже понимаю.

Лишь тогда я осознаю, что сказала. Их. Если Оукли и понял, то не подал виду. По какой-то причине от этого мне хочется рассказать ему больше. Но я не стану… потому что не могу.

Я поклялась, что унесу ее тайну с собой в могилу.

Молча беру косяк из его рук и затягиваюсь, позволяя дыму наполнить легкие. Выдохнув, я начинаю кашлять, но он ничего не говорит на этот счет. Осмелев, я снова подношу косяк к губам и чувствую легкость в голове и теле. Такую, что решаю поднять еще одну волнующую меня тему.

– Хейли тебе соврала.

Я жду, что Оукли начнет защищать ее, как он делает всегда, но, к моему изумлению, этого не происходит.

– Я знаю, – мягко произносит он, забрав у меня косяк.

Это музыка для моих ушей… пока я не вижу его разбитое выражение лица. Он затягивается.

– Я бы сказал, что это стало для меня неожиданностью, но это не так. – Он невесело смеется. – Каждая женщина, которая была мне дорога, рано или поздно меня предавала.

В груди отзывается острая боль. Оукли прав. Мать бросила его. Кристалл использовала. А Хейли соврала.

– Я никогда так с тобой не поступлю, – искренне говорю я. – Может, ты меня и ненавидишь, но…

– Я тебя не ненавижу, – перебивает он меня. – Ты меня разочаровываешь. Это разные вещи.

Можно с уверенностью сказать, что я ничего не понимаю.

– Я разочаровываю тебя?

Еще один кивок.

– Ага.

На такое тяжело не обидеться.

– Почему, черт возьми, я тебя разочаровываю?

Оукли небрежно выбрасывает косяк.

– Нам пора возвращаться.

Он начинает вставать, но я хватаю его за руку.

– Скажи, почему я тебя разочаровываю.

Он смотрит на мою руку, вцепившуюся в его бицепс.

– Пойдем.

Черта с два.

– Сначала ответь мне.

Его голубые глаза впиваются в меня таким взглядом, что у меня перехватывает дыхание.

– Ты знаешь почему.

После этого он вырывает свою руку из моей хватки и уходит.

Но я еще не закончила. Вернее, мы не закончили.

– Я разочаровываю тебя, потому что у тебя есть ко мне чувства! – кричу я ему вслед. – Искренние и чистые… и по какой-то причине это тебя до чертиков пугает.

Но он не должен бояться… ведь, в отличие от остальных, я не причиню ему боль.

Я слишком его люблю.

Он останавливается.

– Та ночь…

– Была потрясающая.

Я никогда не чувствовала ни с кем такой связи, не чувствовала себя такой уязвимой и беззащитной. Мне не нужно было притворяться рядом с ним… потому что Оукли видит меня насквозь.

Он поворачивается ко мне.

– Была ошибкой.

Если бы он ударил меня, было бы не так больно.

Я опускаю глаза. Мне физически тяжело смотреть на него.

– Оу.

Я чувствую себя дурой. Глупой, больной, влюбленной дурой.

Сделав шаг вперед, Оукли кладет руку на мою щеку, затем поднимает лицо за подбородок.

– Это было ошибкой, потому что я повел себя как придурок. Я не должен был…

– Почему? – Сердце судорожно бьется о ребра, словно вот-вот выскочит прямо ему на ладони. – Почему ты продолжаешь говорить, будто это неправильно, когда все внутри меня кричит, что это не так?

Я никогда не встречала никого похожего на Оукли. Мне кажется, я могу рассказать ему все что угодно и он никогда меня не осудит. И так безопасно, как с ним, – настолько, что я знаю, он всегда будет защищать меня, несмотря на то, как сильно я разочаровываю его, – я не чувствовала себя ни с кем.

Только с ним.

Всегда только с ним.

– Я понимаю, тебе кажется, что у тебя ко мне чувства, но это происходит только потому, что ты юная и неопытная. Тебе нужен кто-то более подходящий, Бьянка. Хороший успешный парень, который…

– Мне не нужен хороший успешный парень, – возражаю я. – Мне нужен ты.

Закрыв глаза, он прижимается губами к моему лбу.

– Это пройдет, малышка.

Он говорит это так, словно мои чувства к нему всего лишь кратковременный дождь. Но он ошибается.

Это тайфун.

Надвигающийся прямо на него.

* * *

Тихий стук в дверь вырывает меня из сна. Вернее, воспоминания.

Покачиваясь, я иду к двери, думая о том, стоит ли взять газовый баллончик, который мне дали Джейс и Коул.

Я осторожно открываю. И замираю. Потому что на пороге стоит задыхающийся и слегка промокший Оукли.

– Привет, – выдыхаю я, надеясь, что это не сон или очередное воспоминание.

Он держится одной рукой за дверной проем, словно боится упасть.

– Привет.

Мы стоим так практически минуту, глазея друг на друга, как два идиота, пока он не говорит:

– Я пытаюсь поступить правильно, но ты делаешь это невозможным.

Он кажется побежденным.

Я собираюсь извиниться, но обрываю себя, ведь совсем не ощущаю себя виноватой за то, что хочу дружить с ним.

– Значит, мы друзья?

Глаза цвета океана впиваются в меня, затем он быстро кивает.

– Да.

Сердце стучит как сумасшедшее, и я чувствую, как губы расплываются в улыбке.

– Отлично.

Но Оукли не разделяет моей радости.

– Одно правило.

– Какое? – осторожно уточняю я.

– Не спрашивай меня о том, что было между нами в прошлом. – Его глаза прячутся за густыми ресницами. – Давай начнем сначала.

Все в груди сжимается, потому что он