Третий дико заорал, оставил было женщину, потом передумал, схватил ее за волосы, извернулся, вытащил из голенища нож.

– Не подходи, падла! – прохрипел он. – Убью девку!

Этот тип действительно мог полоснуть девушку по горлу.

Иван выхватил пистолет, передернул затвор, выстрелил над головой в расчете на психологический эффект. Урка закричал от страха, споткнулся. Лезвие оторвалось от горла девушки, скользнуло вниз. Она завизжала, ударила его локтем.

Осокин налетел как коршун, повалил обоих. Женщину он отбросил – не до галантностей! – вцепился в ворот противнику, ударил головой в переносицу так, что треснули хрящи. Иван отвалился в сторону и принялся тяжелыми ударами выбивать дух из этой сволочи. Голова хулигана моталась, брызгали кровавые слюни. Треснула верхняя челюсть, посыпались зубы.

Тут Осокин очень кстати посмотрел назад. Уголовники уже поднялись, у одного из них в руке опять поблескивал нож. Но у этих тварей уже не было прежней уверенности в себе.

Пистолет капитану больше не пригодился. Он выколачивал из них душу голыми руками, словно пыльные половики выбивал, чувствовал, как отлегает от сердца, сорвал-таки накопившуюся злость! Они стонали, молили о пощаде. Иван прервал экзекуцию, не довел дело до греха. Хулиганы выжили, но лишились чувств. Их состоянию было трудно позавидовать. Долгое лечение в тюремной больнице им было обеспечено.

Девушка сидела на земле, сжавшись в комочек.

– Давайте руку, сударыня. – Иван подошел к ней, помог подняться.

Она дрожала, поглядывала на него с опаской. Женщина была молодая. Черты ее лица скрывал полумрак, но то, что было видно, выглядело неплохо. Оторвались пуговицы на плаще, она судорожно его запахивала, ощупывала себя. Иван поднял сумочку, отдал ей.

– Спасибо вам, – сказала она.

– Пожалуйста. Что же вы, голубушка, ходите одна в такое неспокойное время? Рано или поздно такое должно было случиться с вами. Вы, кстати, в курсе, что в городе действует комендантский час и хождения ночью допускаются только при наличии соответствующего документа?

– У меня есть соответствующий документ, – пробормотала несостоявшаяся жертва. – Он в сумочке, можете посмотреть. Я работаю секретарем в комендатуре, у Шинкарева Василия Петровича. Он майор, заместитель коменданта города. Там, кроме меня, еще несколько девушек. Обычно мы в восемь уходим, а сегодня пришлось задержаться, было много работы, перепечатывали приказы…

– Остановитесь, девушка. – Иван улыбнулся. – Еще немного, и вы начнете раскрывать мне военные тайны. Охотно вам верю, проверять не собираюсь.

– Я так испугалась, с жизнью простилась, когда они схватили меня.

«А уж с целомудрием – это точно», – подумал Иван.

– А они живые? – Девушка уставилась на изувеченные тела.

– А разве не похоже? Еще какие живые, уверяю вас. Но скоро сильно об этом пожалеют. Долгие сроки этим гражданам обеспечены. Полагаю, это не первый эпизод такого рода с их участием. Органы разберутся, не волнуйтесь.

Девушка колебалась, прижимала сумочку к груди.

– И что дальше? Они останутся здесь? Господи, я даже в таком виде их боюсь.

– Не стоит, они безвредны. Можете взять палку и безбоязненно пройти мимо.

Она прыснула, что было неплохим знаком.

Бойцы патруля, несколько минут назад проследовавшего на восток, услышали выстрел и припустили обратно. Они выбежали из-за угла с горящими фонарями в руках.

– Стоять, не двигаться! – закричал сержант. – Будем стрелять!

– А вот и архангелы прилетели, – сказал Осокин. – Почти успели.

Они налетели, как стая волков, мгновенно отобрали у Осокина пистолет, заломили ему руки.

– Эй, полегче, служивые. Еще чуток, и мне будет крайне неприятно. Глаза разуйте, ослепли вконец? Вы уже проверяли меня.

– Архипов, отставить, отпусти человека! – распорядился сержант.

Осокин раздраженно закрывал глаза. Фонарики светили ему в лицо.

– Товарищ капитан, это вы. Простите, мы сразу не поняли.

Пятна света прыгали по телам, распростертым на земле. Хулиганы стонали, обливались кровью.

– Что здесь произошло, товарищ капитан?

– А ты догадайся, сержант. Вот девушка, вот трое отмороженных ребят. А патруль ушел, нет его, он в этом городе только для красоты.

– Ну вы даете! – восхищенно пробормотал сержант, озирая поле битвы. – Как вы их мастерски отделали! У нас бы так не получилось.

– Забирайте. Дарю. Знаете, куда вести. И избавь меня, ради бога, сержант, от ваших процедурных формальностей – опросов, составления протокола и тому подобного. Сегодня ночью мне точно не до этого. Девушка не в претензии, в потерпевшие не рвется. Я ведь прав, барышня?

– Да, конечно, нет, какие могут быть претензии. Все хорошо, я ничего не видела.

Красноармейцы сдавленно улыбнулись. Сержант был немного смущен, но не настаивал. Поверженным хулиганам бойцы связали руки, придали вертикаль, отвешивая затрещины. Приземистый крепыш нелепо шамкал. Во рту у него ничего не осталось. Остальные плевались кровью, едва стояли. Солдаты погнали их прикладами, и вскоре теплая компания скрылась за углом.

– Вот и все, – сказал Осокин. – Не так страшен черт, как его малюют. Будете продолжать рискованное путешествие?

– А вы и правда из контрразведки СМЕРШ? – боязливо, но в целом уважительно спросила девушка. – У нас в комендатуре про вашу организацию говорят только шепотом. Теперь я понимаю, что это неспроста.

– Про нее вообще не надо говорить, – назидательно сказал контрразведчик. – Даже шепотом. Считайте, что вы ничего не слышали. Осокин Иван Сергеевич, к вашим услугам.

– Антонина Шаталова. Я местная, живу с дядей.

– И далеко отсюда вы живете с дядей?

– Два квартала на восток, это в центре, рядом с городским парком. Мой дядя по отцовской линии, Георгий Иванович, он тоже Шаталов, директор центрального парка.

«Если она носит фамилию дяди, то, скорее всего, не замужем», – как-то машинально отложилось в голове Ивана.

– Я провожу вас, Антонина, это действительно недалеко. Не возражайте, вам придется потерпеть мое присутствие. В следующий раз будете осмотрительнее.

Дорога оказалась ничуть не утомительной. Общаться с прекрасным полом не по работе, а просто так Ивану удавалось редко, и это уже казалось ему экзотикой. Они сбавили шаг. В окрестностях центрального парка горели несколько фонарей, освещали чугунную ограду, за которой густо росли тополя и липы.

В мутном свете очерчивался девичий профиль, поблескивали глаза. Страх еще не выветрился, она вздрагивала от каждого постороннего звука, испуганно косилась в темень подворотен.

Антонине было двадцать четыре года. До войны она училась в местном филиале Орловского архитектурного института, окончила три курса. В сорок первом заведение закрылось, студентам пообещали, что они смогут продолжить образование после победы. Антонине пришлось отправиться на курсы машинисток. Уезжать отсюда она не собиралась.