– И то и то можно получить за деньги.

– Лео, я серьезно.

– Знаю, что вы серьезно, но я не хочу отвечать серьезно. Вы все равно это не напишете. Такое, в конце концов, просто нельзя писать.

– Мы это уже обсудили. Не напишу. Девушки живут в квартире на улице Батори. Политики выбирают их по своего рода книге, точнее даже, по каталогу. Шкублич делал для него фотографии. Заведует этим Рыжая Марго, которая работает на некоего Жамбеки.

Вечей, сузив глаза, наблюдал за Гордоном. Он снова сложил руки и откинулся назад, некоторое время даже покачивался на двух задних ножках стула. Вернув стул на четыре опоры, он тихо заговорил.

– Не только они, – сказал он. – Не только эти политики, члены нижней и верхней палаты, но и иностранные политики уже видели этот… как вы его назвали, каталог.

– Полиция тоже в этом участвует?

– На деле – нет, – ответил Вечей. – Кому надо, тот знает и, как того и требуется, ничего не предпринимает.

– Понятно.

– Ничего вам не понятно. Совсем ничего. Вы не только не можете об этом написать, но об этом даже говорить нельзя. Запомните, мы сегодня не виделись.

– Ну, это уже преувеличение, Лео.

Вечей перегнулся через стол.

– Вы слышали что-нибудь о группе Швейницера по охране правопорядка? – спросил он сдавленным голосом.

Гордон покачал головой.

– Значит, и не надо вам о них ничего знать, а тем более уж с ними встречаться.

– Что они делают?

– Это вам тоже незачем знать. Поверьте мне, Жигмонд, лучше уж вам не знать. Если проболтаетесь, Барци отдаст приказ Швейницеру.

– Это тот самый Иштван Барцихази Барци?

– А вы много таких знаете?

– Государственный секретарь премьер-министра.

– Да. И не дурите. Чего вы хотите добиться?

Гордон вытащил перевязанную руку из кармана и положил на стол.

– Изначально я взялся за дело мертвой девушку из чистого азарта. Выйдет неплохая статейка, думал я. Затея показалась мне интересной. Но на каждом повороте я заходил в тупик. Это подстегивало меня еще больше. В субботу вечером меня избили до полусмерти. Сегодня утром под дверью своей квартиры Кристина обнаружила курицу со свернутой шеей. И записку, что, если я не оставлю это дело, ей тоже свернут шею. Я не могу остановиться.

– А надо бы.

– И что тогда?

Вечей задумался.

– Ничего, – ответил он наконец и откинулся на спинку стула. – Они не поверят, что вы бросили дело. Кто бы ни стоял за всем этим. Вы были правы, когда сказали, что это не Будапешт, а Чикаго. Чтобы быть гангстером, не обязательно иметь ружье.

– Понимаете? Допустим, я пренебрег бы тем, что меня избили, запугали, что покушаются на жизнь Кристины, допустим, я бы с ходу нашел убийцу девушки, но даже тогда я бы не бросил дело. Но я не пренебрег, не нашел убийцу. Я должен что-то сделать, потому что, если нет…

– Не продолжайте, – оборвал его Вечей. – Понимаю.

– А я все еще не понимаю одного. – Гордон потушил окурок. – Я стоял у катафалка за день до похорон Гёмбёша. Я видел министра внутренних дел Козму. И знаете, с кем он говорил?

– Нет.

– Не с Швейницером. Не с руководителем группы по охране правопорядка, а с Владимиром Геллертом.

– Ничего удивительного, – ответил Вечей.

– Разве?

– Козма и Геллерт учились в «Людовике». На одном курсе.[21]

– Барцихази тоже закончил «Людовику», – отметил Гордон.

– Но он поступил раньше.

Гордон кивнул, встал и бросил на стол один пенгё.

– Удачи с Голливудом. И спасибо.

– Не благодарите.

– Можно еще один вопрос? – Гордон оперся о спинку стула.

– Да?

– Что вы знаете о торговце кофе Сёллёши?

– О владельце «Арабс»?

– Да.

Вечей некоторое время пристально смотрел на Гордона.

– Кроме того, что в 33-м году он купил себе титул витязя?

– И сколько это может стоить?

– А что? Тоже хотите купить? – Вечей поднял взгляд на Гордона.

– Нет, просто любопытно.

– Я вам так скажу: если еврей отказался от своей веры, титул витязя ему никогда не повредит, во сколько бы это ему ни обошлось.

Гордон вернулся в редакцию уже после одиннадцати. Иштван Лукач сидел в своем кабинете с красным карандашом в руке и копался в стопке рукописей.

– Опять! – Лукач бросил на подчиненного свирепый взгляд. – Одиннадцать часов, а вы только пришли на работу. Возможно, в Америке так и принято, Гордон, но вы, кажется, работаете в Пеште. И уж поймите правильно, мы тут настолько мелочные, что придерживаемся рабочего времени и всего такого прочего. Репортер в девять часов уже сидит за столом и пишет статью, или не сидит, но в таком случае он гоняется за статьей, чтобы к двум ее уже сдать. Разве я вам этого еще не говорил? А?

Тогда Лукач наконец поднял взгляд и увидел небритое лицо Гордона, рану на губах, бинт, торчащий из-под шляпы, и безжизненно свисавшую правую руку.

– Что с вами, черт побери, стряслось?

– Несчастный случай.

– Подрались?

– Не по собственному желанию.

– Надеюсь, хотя бы с репортером конкурирующей газеты? Из-за того, кому писать про Манци, которая выпила спички?

– Правой руке нужен покой. Врач сказал, что до пятницы ее нельзя напрягать.

Лукач пристально смотрел на него из-за стола.

– Я даже печатать не могу. Писать уж тем более.

Ведущий рубрики бросил карандаш на бумаги и глубоко вздохнул.

– Тогда идите, пожалуйста, домой и до пятницы научитесь писать левой рукой. Или печатать. Или и то и то.

На этих словах Лукач поднял печатный листок и продолжил читать.

Гордон спустился в архив. Дверь, как всегда, была закрыта. Когда репортер вошел, Штрассер как раз складывал связанные газеты на столик у стены. Архивариус полностью погрузился в работу. Он то и дело доставал карандаш из-за уха, записывал что-то печатными буквами, листал тома, откладывал, искал дальше, поглядывал в каталог, чесал макушку. Гордон знал наверняка, что в такие моменты архивариуса нельзя беспокоить, иначе он разозлится, по одному захлопнет каждый выложенный том и выпустит над столом дым, притворяясь, что слушает.

Архивариус и сейчас сидел с сигаретой во рту. Гордон присел на стул, предназначенный для гостей, и тоже закурил. Было немногим за полдень, когда Штрассер взял тома и по очереди составил их один за другим обратно на полку. Закончив, он плюхнулся за стол, перечитал свои записи и какое-то время сидел, уставившись в потолок. Затем неожиданно подскочил, подбежал к полке, вслепую снял с нее какой-то том, полистал, вытащил из-за уха карандаш и что-то записал.