Гордон обессиленно откинулся назад. Почку кололо, правую руку сводило при каждом движении, из раны на губах струилась кровь.

– Зачем вы расследуете смерть проститутки? – Геллерт посмотрел на Гордона сквозь завесу дыма. – Зачем ходите к патологоанатому?

Тот открыл рот, чтобы ответить, но детектив продолжил:

– Зачем вы просили ускорить вскрытие? Может, это ваш ребенок? И вы боялись, что это выяснится? И что у вас за дела с Чули?

Гордон мгновенно забыл о боли. Сел и стал внимательно слушать Геллерта.

– Вас немного побили, – продолжил тот. – С кем не бывает. Вы еще легко отделались. Обычно Пойва настроен решительнее.

Этому Гордон уже не удивился. Он ждал, что Геллерт непременно это упомянет.

– В районе Марии Валерии его все боятся. И, глядя на вас, небезосновательно. В общем-то не важно. Даже деньгами не вытянете из него имя того, кто его нанял, – заявил детектив.

Он приоткрыл окно, выпустил дым, посмотрел на Парламент, приспущенный флаг и караул. Затем продолжил, так и не повернувшись к Гордону:

– Оставьте это дело. Прислушайтесь к моему совету, не пытайтесь искать среди порядочных будайских торговцев. Не ходите в район Розадомб. Там живут уважаемые люди. Вам нужны проблемы – вы их непременно найдете, но тогда вам уже никто не сможет помочь.[20]

Геллерт махнул Чомору, чтобы тот заводил машину. Зрачки Гордона сузились, пока он наблюдал за Владимиром, который по-прежнему смотрел в окно. Чомор свернул с улицы Батори на проспект Императора Вильгельма, оттуда – на улицу Надьмезё и остановился на углу улицы Ловаг. Детектив вышел из машины, открыл заднюю дверь. Только тогда Геллерт взглянул на Гордона, но ничего не сказал. Чомор помог репортеру встать с сиденья, снова сел в машину и поехал на проспект Андраши.

Жигмонд позвонил в ворота, затем прислонился к стенке. Через пару секунду Иванчик уже открывал дверь.

– Как хорошо, что вы вернулись, господин репортер, – взволнованно произнес дворник.

Помогая Гордону подняться по лестнице, Иванчик заметил:

– Господин доктор очень злится, что вы пропали.

В глазах открывшего дверь Мора действительно читалась ярость, но, когда он увидел Гордона, черты его лица смягчились.

– В спальню, – указал он Иванчику, закрыл дверь и помог дворнику.

Гордона посадили на кровать. Мор снял с него пальто и передал дворнику.

– Повесьте на вешалку, любезный.

Мужчина кивнул и собрался уйти.

– Погодите, – окликнул его старик. – Вот вам два пенгё. Пусть нам принесут что-нибудь на обед из пивной «Виг».

Иванчик снова кивнул:

– Так точно, будет сделано.

Когда дворник закрыл за собой дверь, Мор посмотрел на Гордона, который пытался выцепить сигарету из портсигара. Старик помог, подал огня.

– Где тебя носило?

– Давайте не сейчас. Потом расскажу, – ответил Гордон. – Лучше вы скажите, что смогли узнать.

– Было нелегко, – начал Мор. – Угадай, скольких человек я встретил на улице? По домам же я не мог звонить.

– И как вы поступили?

– Не важно, главное, что дело сделано, – отмахнулся старик.

– Я в вас не сомневался.

– Так вот, отца того самого Шломо – потому что всего их трое – зовут раввин Шайеле Рав Тейтельбаум. Ты о нем что-нибудь слышал?

– Нет, – Гордон покачал головой. – А должен был?

– Говорят, это один из умнейших раввинов. Наверное, так и есть.

– Почему?

– Потому что, почуяв беду, он сразу принял меры.

– Какую беду?

– Поговаривают, что Шломо ухаживал за дочкой торговца Сёллёши.

– За Фанни, – кивнул Гордон.

– Если сам все знаешь, зачем меня отправлял?

– Дедушка, я не знал. Вам удалось поговорить с Шломо?

Старик разочарованно покачал головой:

– Не удалось.

– Ну, тогда я поговорю.

– И ты не поговоришь.

– Почему?

– Потому что полтора месяца назад раввин Тейтельбаум посадил сына на поезд до Гамбурга, а оттуда – на корабль до Нью-Йорка. Там Шломо будет ходить в раввинское училище.

– И там он будет далеко от Фанни. – Гордон потушил сигарету.

Раздался звонок в дверь. Мор встал, вскоре он появился с доставщиком.

– Добрый человек принес пёркёльт из петуха, – сообщил Мор. – С галушками и маринованными огурцами. Не очень диетично, но как раз то, что тебе надо.

Мор ушел на кухню и вернулся с подносом, на котором стояла глубокая тарелка с пёркёльтом, маленькая тарелочка с огурцами, а рядом лежал кусок хлеба.

Гордон набросился на еду, как голодный волк. Он не чувствовал раны на губах, не замечал, что приходится есть левой рукой. Когда он доел, Мор забрал поднос и вынес его на кухню. Вернувшись в комнату, обнаружил Гордона спящим на боку. Он тяжело и беспокойно дышал, даже когда Мор зашторил окна. Старик взял «Поваренную книгу Гурмана», сел в гостиной и принялся внимательно читать.

Гордон проснулся от неприятного шума. Плача, скуля. Ему казалось, что он приходил в себя после беспокойного сна добрую четверть часа, на самом же деле не прошло и минуты. Все тело болело, ныло, Гордон поднялся на ноги и медленно пошел к телефону. Мор лежал на диване в гостиной и храпел. Пускай хоть целая телефонная станция разрывается от звонков – ему все нипочем. К тому времени, когда Гордон добрался до телефона, звонок оборвался. Через пару минут он раздался снова.

– Жигмонд, – послышался далекий тревожный голос Кристины.

– Да. Что-то случилось?

– Случилось? Не знаю. Кажется, да.

– Что такое?

– Я проснулась четверть часа назад. У меня возникло плохое предчувствие, я резко открыла глаза, а в животе что-то сжалось. Встала и посмотрела, нет ли кого чужого в квартире. Но никого не было. Я пошла проверить, закрыта ли дверь. И тогда увидела на стекле листок бумаги.

Гордон сел в кресло.

– Я открыла дверь, – продолжила Кристина. – Это была одна из ваших статей. Потом я посмотрела на коврик. Там лежала курица со свернутой шеей.

– А дальше?

– На статье красными чернилами было написано: «Тупая курица, если не скажешь ему прекратить, мы и тебе свернем шею». Жигмонд, вы меня слышите?

– Конечно, – ответил Гордон. – Положите трубку, не впускайте никого, я пришлю к вам Мора. Сам не могу прийти, у меня дела. Дедушка привезет вас ко мне. Не открывайте дверь никому, кроме него.