У мамы с Егором, когда меня не было рядом, был такой разговор. Он спросил её: «Где твоя мама?» Она ответила: «Моя мама умерла». Егор спросил: «Что значит – умерла?» И мама рассказала ему, что люди умирают, что они как листики на деревьях, вначале вырастают, потом опадают и исчезают. Егор посидел-посидел молча, потом скуксился и стал плакать и говорить: «Я не хочу умирать». Тогда мама ему сказала: «Ты не умрёшь. Ты у нас особый ребёнок и будешь жить вечно», и Егор успокоился. Я очень ругалась на маму за это, когда она мне рассказала. Вчера Егор случайно больно ударил меня ногой в спину при маме, она увидела это и закричала на него: «Что же ты наделал! Сейчас мама умрёт!» У Егора при этих словах появились страх и растерянность на лице, как будто он не до конца может понять, что ему говорят, но что-то всё-таки понимает как-то даже поверх своих возможностей понимания, и ему страшно. Я увидела этот испуг у него на лице, кинулась его целовать, уверять, что со мной всё хорошо.

Приезжал Дима, и мы с ним, Гошей и Егором вечером на закате съездили в Липолу. Я прежде уже бывала там. Липола – это старинная пограничная деревня, которой уже больше нет, остался только памятник – «в память о канувших в Лету деревнях Карелии». Она находится к западу от нас, в полях, на западном берегу реки Волчьей. В 1703 году там русские сражались со шведами, в 1918-м Липолу затронула гражданская война в Финляндии, в 1939-м во время Зимней войны деревня была занята Красной армией на третий день войны. В 1950-х годах деревня перестала существовать. В районе Липолы – бесконечные поля, вдали за которыми лес. На полях цветут иван-чай, ромашки. В небе над полями были шатры заката, садилось алое солнце. Хотелось уйти куда-то в поля, в закат, но мы поехали дальше по грунтовой дороге меж полей и лесов – к замку. Что за замок – мы не знали, но увидели на карте, что, если проехать дальше, через некоторое время будет замок. Мы были заинтригованы. Уже темнело, и, когда ехали через леса, немного опасались, чтобы на дорогу не выскочил лось, – в этих лесах очень много лосей, и они любят именно в темноте выбегать на дорогу. Там, в местных лесах, затеряны остатки финских хуторов. Миновали речку Волочаевку и увидели замок, который оказался всего лишь частной усадьбой за большим забором, очень отдалённо напоминающей замок и непонятно зачем отмеченной на карте. Ехали обратно сквозь туманы, наползающие с полей, над дорогой летали мотыльки, дорогу много раз перебегали лягушки, и один раз ёжик быстро-быстро перебежал и скрылся в лесу прямо перед машиной.

Приезжал Петя Разумов, был пасмурный дождливый день. Заказали пиццу на рынке и прямо там, пока ждали полчаса, когда она приготовится, начали записывать на телефон нашу беседу – Петя хотел взять у меня интервью. Продолжили потом у нас на веранде, Петя задал всего три, кажется, вопроса, которые мы довольно долго обсуждали: о границах допустимого, о понимании, о том, что такое для меня лес. Хорошо пообщались, сходили на Блюдечко, и я увидела, что кустики черники все усыпаны ягодами. Говорят, в лесу сейчас черники очень много, хотелось бы пойти пособирать.

Сегодня ходили в ресторан «Озёрный» на Большом Борковском. Хороший день, +20, без дождя, солнечно. Вечером у нас на лужайке поужинали все вместе, пили вино, потом пошли гулять на «Светлану», потом дальше вдоль рельсов на 69 км, свернули вглубь, вышли на широкую дорогу и дошли до магазина на небольшой площади, куда в детстве мы с Надькой неоднократно ездили на велосипедах. И с тех пор, со времён детства, я ни разу там не была. Я не помнила, как выглядит магазин, какого он цвета, какой у него вход, в голове была только схема: магазин и площадь. И ощущение лета, солнца, радости, долгого пути на велосипеде. И вот я снова увидела его: магазин, площадь. Мусорные баки. Правление ДПК. Всё на своём месте. Полузабытый топос из детства, из другой жизни, в которой была Надька, Надькины родители, мои бабушка с дедушкой. Другие люди, другой мир. А я – как душа умершего, которая возвращается в места, которые она знала и любила, посмотреть и проститься, хотя сама она уже этому миру не принадлежит, принадлежит другому миру. Места остаются, а она уходит. Но и места уже не те, какие они были при ней, в «её время».

Вчера много с Петей говорили об уходящем мире применительно к поэзии, к тому поэтическому миру, который мы оба застали в начале нулевых и который с тех пор уже несколько раз полностью менялся. Те молодые поэты, одновременно с которыми я входила в этот мир, в основном сошли со сцены. Они были по годам старше меня, но я воспринимала их как своё поколение, просто я вошла в эту среду в семнадцать, очень юной, а они были повзрослее. Потом, в десятых годах, картина в поэзии полностью изменилась, в неё как раз пришло много моих фактических ровесников, но психологически я их уже воспринимала как сле-дующее поколение – просто потому, что дебютировала гораздо раньше и имела больше общего бэкграунда с теми, кто дебютировал одновременно со мной, в начале нулевых. Но мне было очень интересно, что происходит, как всё меняется, и я сама по каким-то своим траекториям тоже менялась. А сейчас поэтический мир десятых тоже ушёл, все разъехались, какие-то объединяющие факторы исчезли, какие-то важные для десятых вещи уже отыграли своё. Начинается что-то новое, другое. А с Петей мы как раз знаем друг друга с 2004 года, он – один из моих товарищей, оставшихся с той поры. Есть какая-то грусть, что и в поэтическом движении, которое я застала в своей жизни, все и всё уходят. Поэты перестают писать, уезжают за границу, исчезают в какие-то неведомые области жизни, сходят с ума, спиваются, кончают с собой, у всех всё по-разному. И сама поэзия развивается совсем не в тех направлениях, которые от неё ожидали. Тоненькие малотиражные поэтические книжки поэтов нулевых, а теперь уже даже и десятых годов очень быстро становится уже нигде не найти, они тоже пропадают, падают в Лету, как карельские деревни в наших северных краях. Моей первой и второй книжки стихов уже не найти, но, к счастью, их pdf есть в интернете. За то время, что я поддерживаю какое-то общение с поэтической средой, с 2003 по 2020 год, – уже восемнадцать лет – целые поколения появлялись и исчезали, звёзды вспыхивали и гасли, оставаясь неизвестными ни широкому читателю, ни своей стране, и только люди, любящие и знающие поэзию, живущие ей (и часто они сами – поэты), помнят их, держат где-то у себя на полках эти первые и часто последние тоненькие книжки юношей и девушек, молодых поэтов, за которыми в какой-то момент времени видели будущее, но будущее всех обмануло и продолжает обманывать, и никогда не известно, кого оно позовёт с собой и на какой срок, да это и не важно. Для меня стало безразлично – быть прославленным или забытым поэтом. Никто не проиграл и никто не выиграл в этой игре, это вечная ничья.

Пришёл жаркий, солнечный день. Уже конец июля, и думаешь: а будут ли ещё такие дни этим летом? Ходили на Малое Борковское и там вдруг обнаружили огромный батут. Егор с восторгом прыгал на нём, не хотел уходить. Потом ходили в лес, ели чернику с кустов. Черники невероятно много, прямо в двух шагах от пляжа. Егор тоже сидел у черничных кустиков, ел ягоды. Я смотрела на него и умилялась: казалось бы, только что родился, а уже сидит в лесу, собирает чернику. Ночью, сквозь сон, с закрытыми глазами, толком не просыпаясь, он сказал мне: «Мама, будь моим поросёнком! Мама, почему я не поросёнок?» Проснувшись же, опять начал рассуждать о смерти – у него это стало часто после того разговора с булей. Спрашивает о мёртвых родственниках, о том, умрёт ли буля и будет на облаке. Говорит: «Буля умрёт и будет на облаке, а мы её спасём». Про облако, где находятся мёртвые, ему сказала я. Таня сказала мне, что в этом возрасте ребёнок начинает выбирать между двумя версиями: что смерть – это полное исчезновение и что после смерти есть что-то ещё, и ему сейчас важно обе эти альтернативные версии получить, а дальше он уже сам решит. Буля рассказала ему, что люди исчезают, как листики на деревьях, а я рассказала ему про облако. А во что верить – я и сама не знаю. Только, бывает, чувствую что-то такое – большее, чем наша земная жизнь. И как будто я расширяюсь куда-то за её пределы и вижу, что земной жизнью всё не исчерпывается, что и при жизни – мы как будто не только на Земле живём, а тоже в какой-то большей космической жизни, расширяющейся на всю Вселенную, но почему-то не можем толком это осознать. Может быть, то, что мы осознаём, – это только маленький кусочек жизни. Может быть, мы живём сразу на многих, разных уровнях, какие-то из них разрушаются, например тело и привязанная к нему психика, а какие-то мы и почувствовать толком не можем или сами трудом всей жизни создаём их как новое, другое тело, в котором когда-нибудь будем жить в ином присутствии.