В группе нашего посёлка ВКонтакте одна девушка написала: «Я голосовала сегодня на участке около 69 км, “против”, в итоговом протоколе стоит, что “за” проголосовало 296 и “против” 2 человека. Напишите, пожалуйста, кто был тем вторым». В ответ на неё полились помои, под её записью развилось бурное обсуждение, и ещё человек тридцать написали, что тоже голосовали против. Их голоса украдены, в итоговом протоколе только двое. Значит, голоса мамы и Гоши, голосовавших на этом участке, тоже украдены.

Петя Разумов прислал мне своё эссе о вирусе. Там он развивает мысль Дениса, что вирус – это эпифания. Он пишет, что Бог восстал из своего запредельного сна и явился вновь, он не жесток и не милосерден, он просто явился. В этом эссе есть критика внедрения человека в природу, попыток подчинения Стихии технологиями, технокапитализма, комфорта. Противопоставляются этому боль, экзистенция, опыт, созидание смыслов. В этом эссе он даже радуется поражению человеческой гордыни вирусом, понимает его как вхождение Бога на ослике в город. Верит, что это приведёт к новым формам солидарности. Говорит, что мир на шарнирах экономических императивов подходит к концу. Пишет: «Смерть – это страх, боль, мечта. Смерть не только обессмысливает, но и наделяет».

Может быть, это спасительно – когда ты способен наделить страдание смыслом. Но у меня со страданием так не получается, я не могу ответить на него смыслом. Как писал Дима Строцев: «Не могу вернуть твой смысл, могу передать трепет». Для меня страдание – это часто что-то бессмысленное и непосильное, смыслы о него рушатся, боль перехлёстывает через все края, и нет места и сил, чтобы его осмыслять, оборачивать на благо. Может быть, катастрофа, чума – это тоже Бог, но у меня религиозное чувство скорее вызывает не разбушевавшаяся чума, а итальянский священник, который отдал свой аппарат ИВЛ молодому пациенту и сам умер. Это врачи, пожертвовавшие своими жизнями, спасая больных. Это повседневная работа любви в условиях катастрофы, но возносить благодарность катастрофе за то, что эта работа любви стала возможна, я бы не стала.

Я написала это Пете, и он ответил, что для него это столкновение с ужасом жизни как она есть внутри себя. Написал: «Мой Бог злой… В принципе, я классический извращенец типа Бодлера, который смотрит на мир из ямы. Это и есть мой голос и моя судьба. Она должна звучать так же сильно, даже неистово, как милосердие в классическом христианском понимании».

Отождествлять ли Бога с любовью и какова эта любовь? Иногда мне кажется, что в Нём нет ничего от мира сего, даже любви, а иногда – что Он вечная несотворённая любовь. Но во всём, что чувствуют и делают люди, есть маета: и в любви, и в дружбе, и в молитве, и в труде. Иногда кажется, что ничего этого не нужно, даже любви. Даже любовь не нужна.

Кто-то может сказать, что Бог – это камень на дороге. Лист, на который падает солнце. Его можно узнать, взглянув в подходящий момент на кустарник или на старое крыльцо. Или на кусок битого кирпича или ржавую бочку.

Приезжала Надька с мужем и сыном. Пообедали, выпили вина, съездили на озеро, наши дети вместе поиграли. Надька рассказывала, что какое-то время назад видела С. (он её не видел), и у него очень нехороший, недобрый взгляд, похоже, с годами он стал хуже, взгляд злобный и стрёмный, пугающий. Как будто всё, что было в нём хорошего и вообще человеческого, окончательно покинуло его, и лучше с ним не общаться и даже не подходить к нему. Я тоже отметила этот его взгляд в последние разы, когда видела его, и он производил стрёмное, жутковатое впечатление, как будто передо мной злая сила, а только по облику человек. Наверное, он глубоко погружён во тьму, в чёрную магию, в материю зла и сам окончательно превратился в некую чёрную злобную сущность. А я ведь его любила.

Впрочем, С. был стрёмный и жуткий ещё тогда, когда мы были вместе, может, разве что не в такой степени. Может, потому меня и тянуло к нему, что он был стрёмный и жуткий. Я спрашивала его: «Ты умрёшь когда-нибудь?» Он отвечал: «Нет, у меня есть специальные люди, я их для себя выращиваю, я смогу жить в них, забрать их тела». – «А как же они живут, зная, что ты можешь забрать их тела?» – «Они не знают, что я их специально выращиваю, просто живут, думают, что они такие же, как остальные». Это поразило меня тогда какой-то запредельной жутью. Как люди-тульпы в последнем «Твин Пиксе» – искусственно созданные существа, которые кажутся обычными людьми, до поры до времени живут обычной жизнью, вступают в брак, заводят детей, ходят на работу и сами не знают свою природу (такие тульпы были у Дейла Купера и у Даяны). Тульпа Дейла Купера потом вернулась в семью к жене и сыну. Как это жутко: ты любишь, живёшь, рожаешь детей, считаешь себя человеком, а ты просто кукла колдуна, ненастоящий человек, тебя на самом деле и нет, и вся твоя жизнь – иллюзия.

Приезжал Дима с сыном Славой, Джоном Наринсом и его подругой Аней. Допили остатки вина, поели сыра и пошли гулять на озёра. Джону очень понравилось Блюдце, понравилось, что оно зарастает. К счастью, мы не попали под дождь – с начала июля зарядили дожди почти каждый день. Жасмин уже осыпался, вся тропа к туалету в белых лепестках. Люпины уже стоят со стручками. Цветут ромашки, видела грибы на участке. На днях ходили в бар «Мотор» на Большом Борковском, воспетом в моей прозе, и ели там бургеры.

«Neither ever, nor never» – поётся в песне, сопровождающей заставку сериала «Dark». Ни когда-нибудь, ни никогда. Когда это? Ни где-нибудь, ни нигде. Где это? В сериале говорится о стёртых ошибочных мирах, они возникли как ошибка, которая в итоге была исправлена, и миры исчезли. Они не просто перестали существовать – они стали тем, чего никогда и не существовало, потому что была исправлена ошибка во времени, в прошлом, которая запустила их возникновение. И миры исчезли со всеми живыми существами и их опытом, этот опыт стал тем, чего никогда и не было. Никогда не было детства главных героев, их родителей, их любви. Всё это было просто временной, квантовой ошибкой. Бывшее стало небывшим. Тем, чего не было.

Были ли эти исчезнувшие миры? Каков их статус? Они были не когда-нибудь и не никогда. Это способ существования бывшего, ставшего не бывшим. У них странный статус, neither ever, nor never, их нет и не было, но они были. Они не были и были одновременно, и от них могут долетать странные фидбэки, информационные следы, дежавю, что-то неуловимое во снах. Человек прожил детство и юность в мире, но весь этот опыт оказывается небывшим, просто ошибочным сном Вселенной, которого не должно было быть и который навеки исчез. Но ведь опыт-то был. Был и не был, раз всё стало небывшим. Ошибочные миры исчезли, как раковые опухоли Вселенной, со всеми их обитателями. Мы привыкли думать, что что-то либо есть, либо нет. В крайнем случае – и есть, и нет одновременно. А если одновременно – не есть и не нет? Не бытие и не небытие.

Можно построить воображаемую лестницу: познание бытия, познание небытия и познание того, что не бытие и не небытие. За пределами этого различия. То, что имеет такой статус, – про него не скажешь «есть», «нет». То, что за пределами бытия, но даже не меон, а что-то и за пределами меона, вообще что-то другое по отношению ко всем этим «быть», «не быть». Странные дежавю, отблески в снах. Память Вселенной об альтернативных мирах, которых никогда не было. Сновидения времени и материи, забытые сны Бесконечности.