— Чего он говорит, а? — буркнул Потап.

Ласка перевела.

— Законов, значит, не любят. Ишь ты. Ну, нам-то это на руку только, — проворчал медведь.

— Что говорит этот зверь? — полюбопытствовал проводник.

— Я вам двоим толмачом не нанималась! — сердито буркнула девушка, впрочем, тут же пожалев о своей резкости. Ссориться с проводником не стоило: здесь, под городом, они были вдвойне чужаками. Вокруг простирался особый, ни на что не похожий мир — мир пиктов; и Мусорная Голова, подобно Дантовому Вергилию, вел их по кругам этого ада.

О том, что случилось в Гринвиче, не говорили. Поначалу Ласка и медведь пребывали в шоковом состоянии; а потом, немного придя в себя, девушка не могла побороть оторопь. Человек, которого она, казалось бы, немного уже изучила, вдруг предстал перед ней в новом, совершенно неожиданном, да что там — откровенно пугающем свете. Мысли по поводу происходящего возникали самые дикие. Она даже тихонько перекрестила Озорника со спины — разумеется, когда никто этого не видел; но тот не спешил сгинуть в огне и серном дыме. А утро начиналось снова. Вот это никак не укладывалось у Ласки в голове: она то и дело оглядывалась на топающего за спиной Потапа — топающего, надо сказать, довольно бодро, несмотря на выступившую кое-где на повязках кровь. Эти бинты дал ей консьерж; то есть он дал бы их, развивайся события так, как в прошлый раз. Бинты, которые сейчас лежат где-то в комнатушке у студента-медика. И одновременно украшают мохнатую медвежью тушу! Она еще поняла бы, окажись Потап с открытыми ранами; но вырезать, выдернуть их вместе с кусочком уже произошедшего и вставить за несколько часов до… Ум от такого заходил за разум.

Сам Озорник выглядел немного уставшим, но не более того. Это именно он отыскал Мусорную Голову: нашел, следуя одному ему ведомым ориентирам, в предрассветном Лондоне — на берегу Темзы, у гаснущего костерка. Состоялся краткий разговор; пикт вовсе не горел желанием им помогать. Похоже, он был напуган той легкостью, с которой Озорнику удалось его отыскать: заросшее густой бородой, испещренное серо-синими зигзагами татуировок лицо почти совсем скрылось в ворохе тряпья — лишь глаза настороженно поблескивали из-под мятой шляпы, отражая тлеющие угли.

— Я, признаться, очень рассчитывал на твою помощь!

— Разве я давал тебе повод к этому? — удивился Мусорная Голова.

— Мне просто некого больше просить. Послушай, сейчас — именно сейчас — я не могу тебе заплатить, да. Но это временные трудности!

— Почему я должен помогать тебе, длинный человек? — перебил пикт. — Почему я должен рисковать ради тебя? Как только наступит утро, сотни полицейских выйдут на улицы, и у каждого будут твои приметы — твои и твоих друзей… Или, может быть, ты принадлежишь моему народу? Или оказал нам неоценимую услугу? Кто ты такой, чтобы просить меня о помощи?

Воцарилось молчание. Угли костра мерцали и переливались, словно драгоценные камни; быстрые голубоватые огоньки пробегали по ним с чуть слышным потрескиванием. Ласка посмотрела вверх. Звезд не было видно; но не было и плотной, бархатной черноты — свет уличных фонарей отражался от низких облаков, порождая призрачное, мутное сияние. В нескольких шагах от них катила маслянистые волны Темза; запахи тины и нечистой воды пронизывали стылый воздух.

— Ты, наверное, прав, — заговорил Озорник. — Просто… Альбион для меня — чужбина, я здесь совсем один, если не считать моих товарищей. Мне показалось, что если кто и может понять меня, так это вы. Наверное, я ошибался. Что ж, попробуем выкрутиться сами; не так-то просто будет нас отыскать. Альбион велик, а мы малы. Мы очень малы, видит бог, малы для добра и зла…

Мусорная Голова вздрогнул всем телом, словно от удара плетью.

— Что ты сказал?! Повтори!

— То есть? — нахмурился Озорник.

— Эти строки! Откуда ты их знаешь?!

— А! На прошлой неделе я заходил в книжную лавку. Просто полюбопытствовал; у меня есть такая привычка — открывать первую попавшуюся книгу и читать. Ну, что-то вроде гадания, понимаешь? Ребячество, конечно… Этот стишок нейдет у меня из головы, не знаю уж почему.

— Это наш гимн, — хрипло сказал Мусорная Голова. — Во всем Альбионе, наверное, нет ни единого пикта, кто не знал бы его наизусть. Это наше, понимаешь? Все то, чем мы жили эти столетия. Мы слабы, но будет знак всем ордам за вашей Стеной. Мы их соберем в кулак, чтоб рухнуть на вас войной!

— Неволя нас не смутит, нам век вековать в рабах. Но когда вас задушит стыд, мы спляшем на ваших гробах![2]— живо подхватил Озорник. — Я… Мне казалось, эти строки — обо мне! Но послушай, как они могут быть вашим гимном? Я кое-что слыхал о человеке, написавшем это. Он — апологет Империи, и вряд ли найдется много людей, более преданных ей, чем он!

— Это неважно, — прошептал Мусорная Голова. — Нам все равно. Когда он писал эти слова — он был пиктом! Они жгут, словно каленое железо! Это как заклятие, ты ведь тоже ощутил его силу!

— Пожалуй… — задумчиво согласился Озорник. — Я ведь с одного раза все запомнил; странно, правда? Душит омела дуб, моль дырявит тряпье, трет путы крысиный зуб — каждому дело свое…

— Ты не просто вор… Хорошо, я помогу вам! — Мусорная Голова неожиданно вскочил, глаза его сверкнули. — Вернее, мы поможем. Мы мелкая тварь берлог, нам тоже работать не лень! Что точится под шумок, то вскроется в должный день… С этой минуты вы — под покровительством пиктов; а это куда лучше, чем шапка-невидимка. Идите за мной.

Канализационные тоннели встретили их темнотой и затхлым зловонием. Девушка вскоре потеряла ощущение времени. Шлепанье шагов, тусклое мерцание фонаря впереди и тяжелое дыхание Потапа за спиной — казалось, это может продолжаться целую вечность. Время от времени появлялись боковые ходы — дыры непроницаемой тьмы, из некоторых доносилось слабое эхо. На ум невольно приходили мрачные мысли. Труп, попавший сюда, не будет найден никем и никогда. Интересно, сколько мертвецов покоятся в этих тоннелях? И сколько обитает живых — тех, кому не нашлось места наверху. Люди — убийцы, изгои, сумасшедшие, жуткие уроды. А может, и твари пострашнее, из тех, что скрываются в земных расщелинах от начала времен — прячущиеся, крадущиеся во тьме; издающие странные, едва слышные звуки, от которых кровь стынет в жилах. Возможно, они даже выходят иногда на поверхность — в самые темные, ненастные ночи. Потихоньку отодвигают крышки канализационных люков, бесшумно извлекают из-под земли свои длинные, лоснящиеся тела, крадутся вдоль стен домов, приникают к окнам. «Ну, хватит! — одернула себя Ласка. — Навоображала всяких страхов. И без того несладко».

Поначалу пикт шел уверенно, но чем дальше они продвигались, тем чаще он останавливался, определяя путь. Девушка обратила внимание, что Мусорная Голова ориентируется по отметинам на стенах — каждая из них представляла собой длинную черту, в нескольких местах пересеченную короткими. Озорник тоже заметил эти знаки.