Пойманную рыбу нужно держать в воде или же тщательно закрыть, завернуть в мокрую траву, в тряпку, в бумагу; ни на миг не пускать к рыбе муху. Тогда рыба может прождать часа три — четыре до отправки. Лини, караси очень живучи. Этих толстяков, пойманных сетью, можно в корзине с мокрой травой часа четыре живьем нести. Крупную рыбу других пород в течение жаркого летнего дня сохраняют разными способами: закапывают в землю, солят. Иначе не донести домой, пропадет рыба.

УКЛЕЙКА

Там, где блестит мало-мальски чистая и хотя бы слегка проточная вода, везде водится маленькая серебристая рыбка. Она стаями резвится у самой поверхности, за что кое-где ее зовут верхоплавкой, верхоглядкой; иногда называют ее синявкой — есть в ней какой-то лазурный отблеск, когда она живо-живо бежить в воде, пронизанной лучами солнца.

Это уклейка. Почему она так, уклейкой, называется, понять нельзя. Какой там клей! Признаков жира в ней нет, никакого вкуса, даже рыбьего запаха мало. Говорят, будто бы в продаже встречается копченая уклейка. Некопченую уклейку едят — не знаю, в каком виде — только в тех местностях, где нет совсем никакой рыбы. Туда привозят ее с Ильменя и с Ладоги, где она валом валит, где ловят ее пудов по тридцать — сорок, в тоню мелкоячейного невода (сшивки). В безрыбных местах меняют ее на хлеб: там, на безрыбье, ее съедят. Обычно же и кошка уклейкой брезгает.

Никуда не годится уклейка? Дрянь, значит, она, не стоит ее ловить? О нет! Уклейка будит в человеке рыбацкую страсть, милейшей рыбке посвящается первый трепет охотничьего сердца. Переживая шестую — седьмую весну своей жизни, рыбак, идя на ловлю, мысли не имеет о том, что он свою добычу будет есть. Он мечтает лишь, как бы поймать, и уклейка скорее всех клюнет на его бесхитростную удочку. Крючок и нитка… вот вся снасть! На живую муху, дрыгающую лапками, уклейки кидаются стаей. Мертвая муха, половина мухи? Ничего, давай сюда. Обрывок червяка, сухая крошка хлеба, щепочка. Тюк! Точно клевок крошечной птички дергает за приманку, и серебристый воришка светлой стрелкой несется в темноту глубины, через миг, сверкая, появляется вновь, опять клюет и опять удирает.

Щепки уклейка, конечно, не ест. Но если щепочка светлая, уклейка все-таки ее клюнет раз и больше не трогает. Хлебную крошку стайка уклеек гоняет и щиплет не особенно охотно. На муху же, на одну муху можно выловить десяток уклеек. Пожалуй, проще насаживать каждый раз свежую муху. Разве уж такая драгоценность муха? Не в том дело, мух много. Рыбак, идущий на ловлю именно уклейки, конечно, несет достаточный запас насадки, любимой его рыбой; у такого рыбака имеется пузырек, коробочка, жестянка из-под ваксы, где смутно копошится множество мух, лишенных голов, чтобы не разлетелись. Тут что их беречь, клюй, уклейка, за мухами дело не станет!

Но для рыболова, готовящего крючок на крупную добычу, иногда может неожиданно возникнуть надобность в уклейке.

Случается так, что черви все истрачены, хлеба нет ни крошки и живца ни одного. А вода как зеркало, ясно сияет полдень. На перекате плещутся, пуская круги, какие-то не то шерешперы, не то голавли. Туда запустить бы серебристого живчика. Да и под куст, свесившийся над тихой глубокой ямой, недурно бы поставить жерлицу: там хватит окунь.

Вот тут подумаешь, как расправлять крылья у мокрой мухи, смятой поклевкой. Муха на берегу редкость, да и где ж там ловить их, мух, — рыбу надо ловить. Уклейка хватает любую приманку скорей, и попадается проще, чем какая-либо другая рыбка, — в этом ее главное и, пожалуй, единственное достоинство. Живец уклейка неважный. Она скоро засыпает на крючке при всей осторожности, при всем искусстве рыбака, прицепляющего ее, хрупкую рыбку, за губу; насадки за спинку она не выдерживает ни на минуту. Так насаживать уклейку можно лишь для окуня — тот ее, серебристую, даже и мертвой берет охотно, без осечки. К осени, когда особенно жадно начинает брать крупный окунь, есть расчет ловить уклейку на кусочек червяка со дна над быстриной: она клюет со всеми своими плутовскими повадками. Тюк! И скорее тягу. Подсекать надо при первой дрожи крошечного поплавка.

Не хуже окуня уклейку взял бы, несомненно, налим, но, к сожалению, с ним уклейка никогда не встречается. Весной, едва резвые стаи лазурно-серебристых рыбок побегут по просветлевшей воде, налим перестает брать на самые лакомые приманки, не только на тощую уклейку. А осенью, когда налим начинает хватать что попало, уклейка исчезает — нигде ее не видать. Щука уклейки, по моему мнению, не любит.

РАК

Речка Ревна не обозначена ни на какой карте. Она течет где-то в глуши брянских лесов. Из каких ключей она берет начало, куда впадает, я не знаю, но воды, более прозрачной, чем в Ревне, мне видеть не пришлось, и лучшей воды я не могу себе представить. Она не очень холодна. Быть может, поэтому в ней нет форели? О хариусе в тех местах никто не слыхивал. Самые простецкие рыбы в Ревне: летом — окунь, щука, плотва и ерш; зимой бывает налим. Больше никаких нет, да и те не очень крупны; щука в два килограмма — редкость. Зато там с купальни у крутого берега выдвигалась над водой широкая, толстая доска нарочно для того, чтобы, лежа на ней высунув только голову, подглядывать разные подводные разности. И я видел… много.

Кроме всего прочего, оказывается, совершенный вздор, будто рак только пятится назад. Он очень бойко расхаживает по дну как ему нравится, взад и вперед. Рак плавает великолепно, чего я от рака почему-то уже никак не ожидал. Слегка поводя клешнями, он идет, как все ходят, прямо вперед. Смотрят ли на что-нибудь всегда неподвижно выпученные рачьи глаза? Что рак видит, какое у него о том мнение? Тут сказать что-либо трудно, и с человеческими заключениями тут не надо спешить. Несомненно то, что спокойно идущий по дну рак вдруг, без малейшего видимого усилия, без всякого движения клешни или хвоста, стремительно всплывает кверху на метр, на полтора, и почти торчком несется вполводы против сильного течения, как отличный пловец. Он перевертывается то одним боком вперед, то другим, не размахивает бестолково клешнями, не хлопает зря хвостом; он ими правит, летит, имея гнусно-мрачный вид, но летит в воде, как рыба. При помощи