– Да! Очень больно!

Простодурсен умел дуть лучше всякого врача. Он крепко обнимал Утёнка и дул, дул.

– Ну-ну, ничего, – приговаривал он.

– Я споткнулся! – всхлипывал Утёнок.

– Сейчас пройдёт, – утешал его Простодурсен.

– Очень больно!

– Ещё бы не больно – ты же глазом ушибся. Вот поешь кренделя. Шутка ли – такую громаду сковырнул.

– А вы крендель есть не будете?

– Будем, – сказал Сдобсен, – просто мы делаем вид, что нам его не хочется. А нам его о-о-о-очень хочется! Но каждому важно крепиться дольше всех. Это у нас игра такая, скажи, Простодурсен?

– Угу, – кивнул Простодурсен.

– Всё, сдаюсь, – сказал Сдобсен. – Опять я проиграл, но сил больше нет.

Они угостились кренделем. Все, кроме Октавы. У неё, кажется, была своя отдельная игра – глядеть как можно дальше вдаль. А крендель её вообще не интересовал. Она просто сидела себе и сидела. И глядела вдаль. Летняя шляпа затеняла лицо. Октава сидела не шевелясь, погружённая в задумчивость, и все жевали тихо и осторожно, чтобы не потревожить её.

Наконец осталось всего три кусочка. Все понимали, что они Октавины. И ждали, что вот-вот всё сделается как всегда. Октава скажет что-нибудь хорошее, что-нибудь весёлое, а потом станет уплетать за обе щеки крендель с голубой глазурью.

– Отличный отсюда вид, – сказал Ковригсен.

– Здесь и крендель вдвое вкуснее, – добавил Простодурсен. – А в загранице бывают такие прекрасные крендели, Сдобсен?

Но Сдобсен что-то уходил в разговорах от заграничной темы. Обычно он только о загранице и говорит. Там всё-всё лучше: самое вкусное давно в продаже, самое разумное уже сделано, а самое умное изобретено. Но сейчас Сдобсен тихо смотрел туда же, куда и Октава. В никуда.

– Глаз поменьше болит? – спросил Простодурсен.

– Немножко полегче стало, – ответил Утёнок. – Спасибо за угощенье.

– Да, спасибо, – кивнул Сдобсен.

– На здоровье. Рад, что понравилось, – ответил Ковригсен. – Октава, а ты не проголодалась пока?

Октава не отвечала. Сидела в прежней позе. Внезапно она вскочила, сдёрнула с чемодана бумажку с тремя правилами, изорвала её в клочья и сунула их в карман.

– Ну и хорошо, – кивнул Простодурсен.

– Особенно первое правило мне тяжело давалось, – признался Сдобсен.

– Так мы домой возвращаемся? – спросила Октава.

– Давайте тут заночуем, – предложил Ковригсен.

– Тут? – аж задохнулась Октава. – Прямо рядом с моим домом?

– Скоро вечер, – сказал Простодурсен. – А тут как раз место и для палатки, и для всего.

– Согласен, – кивнул Сдобсен. – Место красивое и вид отличный.

Палатка и всё для неё необходимое лежали у Ковригсена в одном из чемоданов. Сдобсен бы никогда не поверил, что в него можно уместить огромный тент, немаленькое днище, шестнадцать трубочек для каркаса, много палочек, шпагат, большой моток верёвки, четыре заострённых колышка, молоток, ремонтный набор, фонарик, спички, блокнот, карандаш, нож и палочку-шепталочку. Всё это было уложено так аккуратно и ловко, что влезло без проблем. У Сдобсена столько снаряжения во всём доме не наберётся.

Ковригсен вбил в землю два шеста. Простодурсен положил сверху длинную поперечину, и Ковригсен притянул её верёвкой. Поверх накинул тент; тот обвис было, но Ковригсен натянул его, воткнув в каждом углу по колышку. Потом положил на землю днище.

– Ну что, – спросил он Простодурсена, – сразу и шепталочку вбить?

– Давай, – ответил тот.

Утёнок тоже спросил:

– Что такое шепталочка?

– Такая палочка. Если она вбита в землю, надо всем переходить на шёпот.

– Зачем?

– Чтобы тихо было.

– А зачем должно быть тихо?

– Затем что приятно.

Тени стали длинными, тонкий тюль летних сумерек смягчил все очертания. Птицы в лесу угомонились. Речка струилась вдоль своих берегов. Солнце село в заграницу, как и предсказывал Сдобсен. С их склона было видно, как на прощанье оно позолотило вершины гор, потом сдёрнуло позолоту и исчезло. Включились бледные летние звёзды. Выкатился полумесяц с острыми концами.

Ковригсен зажёг фонарик и вбил в землю шепталочку.

– Как тут здорово, – прошептал Утёнок.

С непривычки шептать не очень-то получалось, но Утёнок попробовал снова – и в конце концов расшептался.

– Да, – шёпотом ответил Простодурсен. – А где-то там наш дом – стоит себе отдыхает.

– У нас хорошенький домик, – прошептал Утёнок.

– Очень хорошенький.

Октава отнесла в палатку своё одеяло. Она всё делала молча. А потом залезла в палатку и легла. Домой она не ушла. И Сдобсен тоже не ушёл. Он стоял рядом с Утёнком и Простодурсеном как самый обычный Сдобсен. Носки его всё ещё сушились на ветке.

Ковригсен разбирался со своим багажом. Видно, проверял, хорошо ли уложены крендели. Три не съеденных Октавой кусочка он завернул в бумагу и прибрал до поры.

В фонарике светился маленький жёлтый огонёк. Он трепыхался нежно, как бабочка.

– Пудинг-шмудинг – это что может быть? – шёпотом спросил Сдобсен.

– Не знаю, – ответил Простодурсен.

– И я не знаю, – прошептал Ковригсен.

– А далеко ещё до заграницы? – тоже шёпотом спросил Утёнок.

– Спать всем пора, – ответил Сдобсен.

– Я кое-что придумал, – прошептал Простодурсен. И все посмотрели на него.

Простодурсен обычно придумывал только одно – булькать камни в реку. Казалось, он боится всего нового. Ему нравилось, чтобы дни шли заведённым порядком и были похожи друг на дружку. И чтобы крыша не текла. И всё оставалось прежним. Что он мог придумать?

– Я… – начал он шёпотом. – Вообще-то ничего особенного. Просто я…

– Ты что-то придумал и мне не сказал?! – закричал Утёнок.

– Тихо, – осадил его Простодурсен. – Сущая безделица, говорить не о чем. Просто я стоял у реки, булькал камешки, радовался, что скоро в отпуск, и вот взял и придумал. Мне потому что хотелось взять с собой кусочек…

– Ты взял вкусненького на ночь? – прошептал Сдобсен.

– Я придумал побульку.

– Стишок?

– Да, стишок про бульки.

– Прочтёшь? – шёпотом спросил Ковригсен.

– У меня пока только две маленькие побульки есть.

Простодурсен вытащил из кармана бумажку. На каждой стороне были записаны строчки. Простодурсен прочитал: