– Будка за углом. Вон там. А откуда у тебя доллары?

– Откуда, откуда, от верблюда. Дядя провез несколько сотен. Он еще в семьдесят четвертом уехал. Устроился неплохо. У одного из наших работает. В Бостоне. Шоферит для него. Бабу его возит туда-сюда. Капусту привез в подарок… но видать кто-то настучал. Может, с самой таможни пасли. Посмотреть хотели, для кого валюта… Меня прямо на выходе из гостиницы «Украина» схватили. Руки завернули. И сразу начали шмонать. Двадцатку мою нашли, а сотню для матери, в потайном кармане, нет. На киче отобрали и сотню. Вот суки, ни себе, ни людям. Ладно, доживем до понедельника, брат…

– Надеюсь. Только вот, будет ли лучше… в понедельник.

– Слушай, а там, в подвалах, и впрямь типографские машины?

– Не знаю. Никто не знает. Нам туда заходить воспрещается, мы только двери, окна и замки проверяем. Может быть, там бомбоубежище на случай атомной войны… или большевистское вундерваффе спрятано… или золото партии… не бери в голову.

Джим был высоким, худым, немного сутулым, слегка флегматичным, ярко выраженным евреем лет тридцати. Его заветная мечта не отличалась оригинальностью.

– Ты знаешь, больше всего на свете хочу уехать навсегда из проклятого Совка и поселиться в Нью-Йорке. Буду играть на бирже, заработаю кучу денег и стану жить по-королевски. Так и будет, обязательно. И когда-нибудь, Антоша, мы встретимся с тобой на Бродвее, и я посажу тебя в мой шикарный кадиллак и повезу обедать в лучший ресторан Нью-Йорка.

– Дураки мы с тобой. Раньше надо было линять, а не варежку разевать понапрасну. Проболтали наше время. А теперь…

– Раньше никак. Мать не мог одну оставить.

– Понимаю. А я не хотел бросать молодую красивую жену, мы только поженились. Она бы ни за что не уехала. Патриотка…

– Нашел бы себе в Штатах новую жену. Ты парень видный.

– Я эту любил. Все равно развелись. Цапались, цапались…

– Потому и не женюсь. Гиблое дело.

Разговор этот состоялся осенью 1983-го года в Москве, в разгар андроповщины, через несколько недель после того, как советские сбили южнокорейский пассажирский самолет недалеко от Сахалина. Холодная война бушевала вовсю. Эмиграция из СССР прекратилась, а о том, что через несколько лет наступит перестройка с ее послаблениями и надеждами, и каждый желающий, имеющий достаточно мужества и решимости, сможет покинуть осточертевшую всем нам «социалистическую родину», никто и мечтать не мог.

Наоборот, все думали, что после периода «гонок на лафетах», к власти в Кремле придет какой-нибудь новый, молодой, энергичный, и закрутит гайки так, что мы поганое брежневское время будем вспоминать как райские кущи. А об эмиграции можно будет забыть навсегда.

Сейчас, вспоминая это казавшееся бесконечным недосуществование последних советских лет, я прихожу к выводу, что мы не так уж сильно и ошибались в наших прогнозах. Тоталитарный СССР развалился, туда и дорога. Зато появилась «новая Россия», которая, поколебавшись, обрела равновесие и уверенность в себе не как обычная демократическая страна, а как «гибридная» диктатура. Опять, двадцать пять.

И «новый, молодой» – пришел-таки к власти, только позже, и даже успел состариться на посту. И гайки закрутил…

Старожилом на складе почиталась Анна, женщина лет на двадцать пять старше Джима… пергидролевая блондинка с высокой грудью, похожей на сопки Манчжурии, с круглым грубым лицом и широкой задницей… почти всегда одетая в какой-то немыслимый неопределенного цвета костюм эпохи Ягоды. Она смотрела на всех двуногих, а в особенности на мужскую половину человечества недоверчиво, насупленно, зло… мол, я знаю, чего вы хотите, но со мной этот номер не пройдет.

Чтобы сразу разрядить обстановку, я сказал Анне в первую же нашу совместную смену: «Прошу вас, не рассматривать меня как искателя ваших прелестей, а исключительно как коллегу по работе. У меня есть жена, я ее люблю».

Ответ Анны был суров: «Не надо мне лапшу на уши вешать… Жена, люблю…»

Никаких конфликтов у меня с Анной во время работы на складе не было. Несколько раз она меня даже выручала, пусть и не безвозмездно, то есть не доносила начальству на то, что я, вместо того, чтобы ночевать в вонючей будке сторожей, уезжал заполночь ночевать домой, а в шесть утра приезжал на место работы. Стоило мне это каждый раз пятерку. Учитывая, что наша месячная зарплата была – восемьдесят рублей, это было не так уж мало.

Совесть меня не мучила, когда я уезжал домой. Склад типографских машин был окружен, как крепость, высоким кирпичным забором, утыканным заостренными стальными штырями, а единственные тяжелые железные ворота надежно запирались.

Золоту партии ничего не угрожало.

Началось все с того, что Анна втюрилась в Джима.

Он в этом виноват не был. Пришло время и Анне влюбиться.

Влюбилась… и в кого? В фарцовщика.

Джим часто приносил с собой на работу чемодан с пестрыми шмотками и джинсами. Прятал чемодан в единственном запирающемся шкафу. К нам на проходную приходили его покупатели.

– Можно ли повидать Джима? Мы от Гоши.

– Проходите.

Однажды я присутствовал при встрече Джима с двумя типами «от Гоши». Вопреки моим ожиданиям, они с Джимом не торговались, а молча осмотрели и ощупали товар, узнали цену, кивнули, проверили с помощью карманного калькулятора окончательную сумму, заплатили рублями и ушли, упаковав вещи в принесенные с собой большие хозяйственные сумки. Похоже, это были перекупщики… из Воронежа или Иркутска. В их города иностранцы не приезжали, а в Москве их было много. Джим говорил, что «чаще всего работает с поляками», которые привозят свой товар из ГДР, а гэдээровцы получают его «почти задаром от западников».

Однажды я спросил Джима, почему милиция его не беспокоит. Он посмотрел на меня скептически и ответил кратко: «Потому что менты получают в лапу то, что им причитается. Регулярно. И не только менты».

Я замолчал. Все мы боялись и милицию и «не только ментов». Даже если не делали ничего такого. Просто так. Это у советского человека было в крови.

Да, Анна втюрилась.

Раньше всех это заметил Денис Абрамович, величественный старик с львиной гривой седых волос, уволенный за что-то из московской коллегии адвокатов, не только дающий нуждающимся платные профессиональные консультации по уголовному праву, но и ведущий из нашего склада долгие судебные дела. Инкогнито, разумеется.

Однажды он прошептал мне на ухо: «Антон, посмотрите на Анну, она вся светится, и сегодня пришла на работу в розовой юбке, розовой же кофточке с цветочками и на каблуках. Маникюр сделала и волосы завила. И духами от нее