У магазинной витрины я, поборов брезгливость, примерил ее и удивился тому, как неузнаваемо она изменила мою внешность. И тотчас в моем сознании родилась легенда. Пока я шел к своему дому, эта легенда обросла деталями и подробностями.

Из парковых кустов я недолго рассматривал свой дом, с щемящей грустью «прогуливался» взглядом по своей лоджии, повитой диким виноградом, взирал на кухонное окно, из которого так часто вылетали головокружительные запахи запеченной буженины, тушеных бараньих ребрышек, классического узбекского плова, а также дружные застольные песни! Сглотнув слюну, я мысленно провел черту от кухонного окна до земли, но черта задела край козырька подъезда. Что ж, тем лучше!

У Шерлока Холмса было множество надежных способов добывания информации, и я не стал изобретать велосипед и решительно направился к ближайшему продуктовому магазину. Мне повезло, и я сразу нашел двух замызганных подростков, которые рыскали по мусорным урнам в поисках стеклянных бутылок.

– Деньги нужны? – спросил я, чем сразу стал для них более интересен, нежели мусор.

– А сколько дашь? – нагло спросил белесый пацан со сколотым передним зубом.

– Десять долларов, – ответил я и сразу, чтобы не было никаких сомнений в честности сделки, вынул из кармана купюру.

– А что надо? – осторожно поинтересовался другой – лопоухий, как слоненок.

Я завел их в кусты, откуда наблюдал за домом, и показал на подъезд.

– Все, что лежит на козырьке, собрать в пакет и принести мне.

– А если там кошелек с деньгами? – смело предположил белесый.

– Кошелек, золотые кольца, бриллиантовые сережки и ключи от «Мерседеса» можете оставить себе, – великодушно разрешил я. – А все остальное – мне.

Парни переглянулись. Они пока не понимали, в чем заключается фокус-покус.

Через пять минут, задыхаясь от бега и желания поскорее заполучить обещанные баксы, они вернулись с полным пакетом мусора. Я тут же вывалил содержимое на землю. Пустые пластиковые бутылки, разбухший от дождей самоучитель по вязанию крючком и погнутую алюминиевую кастрюлю с пригоревшей кашей я велел сразу же отнести в мусорный контейнер. А вот мои влажные джинсы, футболку и обломок посадочного щитка я откинул ногой в сторону. С джинсами я расправился жестоко: напрочь оторвал одну штанину. Футболку тщательно потоптал, а потом еще вытер об нее ноги. Затем аккуратно сложил всю эту рвань в пакет и туда же сунул обломок щитка.

– Держите! – сказал я, протягивая пацанам купюру.

Лопоухий нерешительно взял деньги, повертел доллары и посмотрел на меня как на идиота. Его товарищ отступил от меня на шаг – на тот случай, если я вдруг начну кусаться.

– А-а-а… – протянул лопоухий, заталкивая купюру в карман. – А это… А зачем тебе эта фигня?

Он кивнул на пакет, который я держал под мышкой. В его глазах играла настороженность: а вдруг продешевил? Вдруг рваные джинсы и грязная футболка потянут больше, чем на десять баксов? Не попросить ли еще?

Я поманил пацанов пальцем, опустил им на плечи руки.

– Это хлопок, – пояснил я. – Стратегическое сырье. Основной компонент ракетного топлива. Будем готовить носитель к запуску.

Я оставил парней в состоянии глубокой задумчивости и пошел через парк. Опасаясь опять вляпаться в толкучку у летнего театра, я сделал большой круг через аттракционы. По мере того как я приближался к колесу обозрения, все громче и отчетливей слышался низкий мужской голос, звучащий через динамики и эхом разлетающийся по всему парку. Вскоре мне стало ясно, что это поэт медленно и ритмично читает свои стихи. Ритм был заунывный, словно поэт хромал на одну ногу, и когда он припадал на нее, то голос сразу взлетал на тон выше:

Стадо все ближе, зловоние

По носу бьет унитазом.

Я превращаюсь в надгробие

С каменным ухом и глазом.

Туши животных низкие

Вязнут в тине болот.

Льет Достоевский виски

В книгу свою «Идиот»…

На слове «идиот» мужской голос выжидающе затих, будто ждал аплодисментов. После паузы, когда я уже вышел к аттракциону «Замок страха», из огромного динамика раздался взволнованный голос ведущей:

– Вы слушали стихотворения кандидата на пост мэра города Богдана Сиченя.

«Буду через парк ходить, – подумал я, – глядишь, начну в политике разбираться, повышу свое гражданское самосознание. Заодно стихи послушаю».

Меня несколько смутило, что парикмахерская, в которую я собирался заглянуть, называлась «Сфинкс», и она была вплотную пристроена к «Замку страха». Возможно, в ней стригся обслуживающий персонал замка. Тем не менее время надо было экономить.

– Я хочу покраситься в черный цвет, – сказал я молоденькой парикмахерше, которая сидела перед зеркалом, давила прыщики и строила гримасы. – Да еще седые «перышки» сделать.

Парикмахерша обошла вокруг меня, приподнимая то одну, то другую прядь с таким видом, словно она выбирала соленую капусту на рынке.

– А чем вам не нравится ваш натуральный цвет? – удивилась она. – У вас замечательные волосы.

По-моему, она кокетничала со мной, чтобы втянуть в какой-нибудь бесплодный и пустой разговор.

– Я готовлюсь к фестивалю сексуальных меньшинств, – ответил я.

Девушка потухла, ее интерес ко мне угас, и она принялась за работу. Когда она закончила и дала мне зеркало, чтобы я мог осмотреть себя со всех сторон, меня вдруг начал душить глупый смех. Но когда же я водрузил на голову трофейную кепку, то мне даже стало немного страшно. Дебил дебилом! Родная мать не узнала бы.

Девушка приняла у меня деньги, вздохнула и сокрушенно покачала головой, словно хотела сказать: какие мужики пропадают почем зря!

– А вы за кого будете голосовать? – спросил я, подойдя к двери. – За Сиченя?

– Да пропади пропадом этот ваш Сичень! – зло ответила девушка, отмывая в рукомойнике выпачканные в черной краске руки. – С его политикой и замуж не выйдешь, и детей не нарожаешь.

Я решил не снимать кепку, чтобы постепенно втягиваться в новый образ. Перейдя по мосту речку, я просочился через ряды вещевого рынка, обошел фургоны оптовиков и вскоре встал у прилавка магазина «Спецодежда». Изучив ассортимент, я сделал вывод, что поставщиком этого магазина является какая-нибудь близлежащая зона. Впрочем, меня это вполне устраивало. Я подобрал себе темно-синюю телогрейку и кирзовые сапоги с грубыми, будто сшитыми из кровельного рубероида, голенищами.

Примерив обновку, я в ней и остался, несмотря на жару и невыносимую духоту. На мое счастье, погода вдруг резко испортилась: с гор подул порывистый ветер и полил дождь. Люди, прикрывая головы чем попало (одна женщина использовала для этого унитазный стульчак с крышкой), кинулись врассыпную. Я шлепал сапожищами по лужам в гордом одиночестве, чувствуя, как телогрейка постепенно пропитывается водой, обвисает и приобретает еще более ужасный вид. Но весь этот маскарад играл мне на руку, и в кабинет начальника аэроклуба я зашел в полной уверенности, что он ни за что меня не узнает, даже если когда-то видел и запомнил.