Фламель молчал. Он думал о запрещенных книгах, которые прятал в своем подвале. Палач продолжал, словно говорил сам с собой.

— Неизвестно, откуда они появились, от каких еретиков произошли. Но вот уже на протяжении целого столетия они возникают и исчезают. Солнечный диск то и дело покрывают затмения. То они объявляются в Испании, где вербуют и обучают своих учеников. Порой один из их приверженцев творит чудеса при княжеских дворах Германии, а затем пропадает из виду. Но все они обещают одну и ту же власть, одну и ту же иллюзию: сделать золото по желанию.

— Единственное золото, которое я хочу иметь, — это то самое, которым я украшаю свои книги, расцвечивая их солнечными отблесками. Никакого другого золота я не знаю.

Сидя на скамье, палач бросил быстрый взгляд на деревянный сундук, стоявший в углу возле камина.

— Вы известный переписчик, мэтр Фламель, уважаемый миниатюрист. Неужели вас никогда не просили переписать книгу со странными рисунками или текст на незнакомом вам языке? Например, такую книгу, как эта?

Вынув украшенный миниатюрами манускрипт из сундука, Жеан Артус положил его на стол. Фламель протянул было руку, чтобы взять книгу, но вовремя опомнился.

— Вновь говорю вам, мессир, меня заботит только спасение моей души. И поэтому я хочу знать, что случилось с этой женщиной, чтобы на мне не лежала греховная вина за ее насильственную смерть. Когда я очнулся после обморока… ее там не было.

Палач с раздражением покачал головой.

— Она жива. В настоящее время она либо находится на пути в свою провинцию, либо уже воссоединилась с семьей.

— Тогда почему же она меня преследует по ночам?

Париж, музей Карнавале

Антуан на минуту остановился возле прекрасного сада, разбитого перед входом в музей. После развода он ни разу не приходил сюда. Ему мешали тоскливые воспоминания. Он с грустью смотрел на подстриженные секатором живые изгороди, на симметричные цветочные партеры, на всю эту классическую геометрию, которая резко контрастировала с состоянием его души. Вот уж действительно, ностальгия — не его стихия, особенно если воспоминания наполнены гневом и горечью. Еще один отрывок из прошлого, о котором он мог рассказать только сыну. Именно с ним и бывшей женой он провел однажды вторую половину выходного дня, осматривая музейные залы со скрипящим паркетом. Плохая идея в дождливое воскресенье. Уже на втором этаже их в ту пору трехлетний сын начал ныть, а затем заплакал ко всевозрастающему отчаянию матери. Несколько месяцев назад она взбунтовалась, не желая, чтобы ее личная жизнь сводилась лишь к единственной роли — роли домохозяйки. Это был ее выбор, однако она недооценила препятствия, которые множились на ее пути.

Ей не хватало профессиональной деятельности, а частые отлучки мужа не способствовали улучшению семейного климата. Каждый раз, возвращаясь домой, Антуан выслушивал одни и те же упреки, хотя, опустошенный усталостью, он мечтал лишь о заслуженном отдыхе. Очень скоро упреки вылились в повседневные стычки, пусть порой бывали и передышки: когда он целый день занимался с сыном или когда Изабель решала куда-нибудь сходить всей семьей, чтобы разрядить обстановку. Как в то утро, когда они отправились в музей, расположенный рядом с их домом.

Однако прогулка вылилась в открытую войну. Антуан уже не помнил, кто первым метнул копье, но ответ последовал незамедлительно. Словесная перепалка с каждым словом становилась все более ядовитой. До тех пор пока Изабель не удалилась, яростно постукивая каблуками. А затем для Антуана наступила ночь, которую он провел в одиночестве на раскладушке в своем кабинете.

— Анну Эрвье, пожалуйста, — Антуан показал полицейское удостоверение, — у меня назначена встреча.

Вахтер, уроженец Антильских островов с ослепительными зубами, знаком предложил ему подождать.

— Я позвоню в секретариат мадам хранительницы, чтобы узнать, сможет ли она вас принять.

— Пожалуйста, — ответил удивленный Антуан.

Он вновь взглянул на сад, разбитый в идеальном порядке. Возможно, на высокомерного вахтера влиял сам дух этих мест. Постоянно созерцая контролируемую строгость сада, он не мог не преисполниться холодной иерархической торжественности.

— Комиссар, — прозвучал за его спиной мелодичный голос, — я решила сама спуститься к вам. В нашем музее легко потеряться. Это настоящий лабиринт.

Антуан наслаждался улыбкой фарфоровой куклы, завершившей фразу.

В облике Анны Эрвье все казалось хрупким. От взгляда голубоватых глаз до ног, тонких, как стебельки цветов.

— Мадам хранительница… — начал Марка.

— Все зовут меня Анной. Начиная с вашего друга Андриво. Очаровательный мужчина. Он так расхваливал вас! Но что же мы стоим? Давайте поднимемся в мой кабинет.

В служебном лифте комиссар искал подходящие слова, но не находил их. Он стоял в узкой кабине, в тридцати сантиметрах от женщины, улыбавшейся ему во весь рот. Антуан почувствовал себя обезоруженным наедине с этой привлекательной женщиной с лучистым лицом… Он подбирал в уме подходящую фразу, однако оставался словно бы парализованным, как школьник в период полового созревания.

Сухой лязг металлических дверей лифта вернул его к действительности. Он вышел на площадку, посторонился, пропуская даму вперед, и двинулся за ней по коридору с натертым до блеска паркетом.

— Комиссар, вы всегда такой молчаливый?

— По правде говоря, это дело занимает все мои мысли…

Анна Эрвье остановилась перед массивной двустворчатой дверью и вынула из кармана юбки ключ. Прежде чем открыть дверь, она посмотрела на своего гостя пронизывающим взглядом.

— Надеюсь, что смогу помочь вам.

Антуану еще никогда не приходилось бывать в кабинете, который бы дышал такой безмятежностью научной деятельности. Несомненно, резные узоры, украшавшие стены, белоснежный потолок и строгий камин из серого мрамора немало способствовали созданию атмосферы интеллектуального труда. Некоторые детали еще больше усиливали ощущение покоя, если не мудрости. Нож для бумаги, небрежно брошенный на письменный стол, открытая книга на полке книжного шкафа…

Марка взял себя в руки. Посещение музея вскружило ему голову. Простое лицо, на удивление лучезарная улыбка, три фразы в лифте — и вот он уже попал во власть фантазий. Можно подумать, что всю свою жизнь он мечтал только об одном: испытывать блаженство в обществе интеллектуалки с хрупким лицом итальянской мадонны.

— Итак, вас интересует Лафайет? — спросила Анна Эрвье, предложив ему сесть. — Признаюсь, когда Ги Андриво сказал мне по телефону, что полиция нуждается в услугах специалиста, я удивилась. Знаете, это исторический персонаж, которого цитируют все, но о котором никто толком ничего не знает.

Сидя в старинном кресле с удивительно жесткой спинкой, Антуан слушал хранительницу музея выпрямившись, словно аршин проглотил. Ее ослепительная внешность — прилагательное было не совсем удачным, но другого он не находил — почему-то внушала ему страх. Роль настороженного ученика не способствовала снятию напряжения.