— Ну, — свистящим шепотом произнес Никитин, — держитесь, гады!

Барского обличья мужчина подошел к сараю, достал ключ, открыл замок.

— Давай, — скомандовал он грузчикам.

Никитин заранее выбрал себе покрепче, мордастого, краснорожего.

Грузчики вступили в полумрак сарая.

— Руки, — тихо, не повышая голоса, сказал Муравьев, — быстренько.

Он повел стволом пистолета.

Один из грузчиков послушно поднял руки, мордастый напрягся для прыжка и выдернул из-за голенища финку.

Всю ненависть к этому откормленному ворью, жиреющему на чужом горе, вложил Никитин в удар. Мордастый сделал горлом икающий звук и покатился по полу, выплевывая зубы и кровь, финка воткнулась в доски и задрожала, как камертон. Оперативники навалились на него, щелкнули наручники. Человек в бобрах, услышав шум в сарае, побежал к машине, тяжело, по-стариковски выбрасывая ноги в лакированных ботинках с гетрами. У кабины его ждали Трефилов и Данилов.

— Нехорошо, Шаримевский, — Трефилов поднял пистолет, — вы же мошенник, а связались с бандитами.

— Ах, гражданин начальник, — Шаримевский никак не мог отдышаться, — какие бандиты? Бог с вами. Торгую продуктами.

— Мы к вас сейчас в гости на Лиговку поедем, правда, незваный гость…

— Вы всегда приятный гость, гражданин начальник.

— Ну, коли так, поехали.

Данилов

Две комнаты в квартире Шаримевского были заставлены картинами, дорогими вазами, даже две одинаковые фигуры Вольтера, словно стражники, стояли по обеим сторонам дверей.

— Вы, Михаил Михайлович, — устало спросил Трефилов, — деньги, оружие и ценности сами сдадите?

— Зачтется?

— Как всегда.

— Оружия не держу, а деньги и камушки в печке-голландке. Вы это в протоколе отметьте.

— Обязательно. Мы пока протокол обыска писать будем, а вы с товарищем из Москвы побеседуйте. Специально из столицы ехал на вас посмотреть.

— Гражданин начальник, я даю чистосердечное признание под протокол. Получаю свою сто седьмую и еду в края далекие.

— Пойдемте, — сказал Данилов.

Они вышли на кухню, единственное место в квартире, не заставленное краденым.

К столу сел Муравьев с бланком протокола, Шаримевский устроился на стуле, Данилов прислонился к подоконнику. Он посмотрел в окно и увидел ребятишек, бегающих на коньках по льду обводного канала.

Нет, война не может остановить течения жизни. Осложнить может, а остановить — никогда.

— Михаил Михайлович, — начал Данилов, — я начальник ОББ МУРа.

— Ого! — Шаримевский с уважением посмотрел на Данилова.

— Это ваше письмо? — Данилов вынул из планшета письмо, найденное на даче Розанова.

— Отказываться нет смысла, вы же все равно проведете экспертизу?

— Конечно. Наши графологи умеют работать.

Шаримевский достал массивный золотой портсигар с алмазной монограммой, вынул папиросу, закурил.

— Я буду лапидарен. Кратким буду. Пишите. — Он затянулся глубоко и начал: — Ничего общего с бандой не имею. Розанова знаю. Он был подпольным адвокатом. Защищал уголовников, брал и давал кое-кому взятки. В Ленинград он наведывался часто. Особенно в скаковые дни. Любил рискнуть. Его клиенты, бежавшие из лагеря, находили у него приют и материальную поддержку. Он им помогал, они ему награбленное сбрасывали. Из коллегии его поперли. Но он дела крутить продолжал. До войны у него Лапшин прятался.

— Из банды Пирогова, — перебил Данилов, — левша?

— Да. Он его со своей племянницей свел, Кирой. Девкой распутной и алчной. Это она придумала фокус с санитарной машиной.

— Кто она по профессии?

— Врач-гинеколог. Была осуждена за незаконное производство абортов.

— Кто такой Брат?

— Климов Валерий Павлович, бывший муж Киры.

— Как он попадал в Ленинград?

— По-всякому. Его на фронт не взяли из-за близорукости. Он в сорок первом пристроился в организацию, снабжавшую блокадный Ленинград промышленными деталями. Летал на самолетах, сопровождал грузы, ну и, конечно, продукты привозил мне. Я их менял на ценности.

— Он же жизнью рисковал.

— Так без риска копейки не наживешь. Потом Дорогу жизни пустили, он и по ней ездил. А потом перешел в Москонцерт администратором, стал артистов из Москвы возить. Реквизита тонны, кто заметит лишние ящики? Но все же дело опасное. Тогда я в типографии достал бумагу для отрывных талонов, ну и начали печатать.

— Почему у Розанова оказались Слон, Валет и Матрос?

— Он боялся Лапшина, особенно после того, как они квартиру Минина взяли. Я прислал ему людей для охраны.

— Когда вы видели Климова в последний раз?

— В январе.

— У него твердая связь с бандой?

— Он наводит.

— Адрес?

— Московский. Остоженка, шесть, квартира двадцать пять. Дача у него в Кратове, на Лучевой, дом одиннадцать. Телефон на даче И-1-17-21. Домашний Г-1-31-19. Все, — сказал Шаримевский, — все, мне больше добавить нечего.

— Сколько человек в банде?

— Этого не знаю.

— Место дислокации?

— Тоже не знаю.

— Откуда они взяли фургон и форму?

— Климов говорил, что остановили на дороге машину, а нужную форму снимали с убитых.

— Кем убитых?

— Ими, конечно.

Он произнес это настолько спокойно и устало, словно говорил о разбитой чашке или сломанном стуле.

— Вам нечего добавить?

— Нет.

— У тебя готово, Игорь?

— Да.

— Подпишите.

Шаримевский достал черепаховый футляр с бриллиантами на крышке, вынул очки в золотой оправе. Читал долго и внимательно. Потом взял карандаш и подписал.

— Все верно?

— Да.

— Пойдемте.

В комнатах сотрудники милиции упаковывали вещи.

— Не жалко добра, папаша? — весело спросил Никитин. — Наживал, копил, и все прахом.

— Вещи — тлен, — назидательно ответил Шаримевский, — главное — душа, она вечна.

— Вот ты, папаша, о ней и подумай, у тебя время будет.

— Прекратить, Никитин, — оборвал лейтенанта Данилов.

Вечером он стоял у Невы. Глядел на темное полотно льда, на морды сфинксов, истертые веками, на гранит набережной и думал о высоте человеческого мужества. Он мало пробыл в Ленинграде, совсем мало, но того, что увидел он, вполне могло хватить на целую жизнь.