Письма Ольги Ивинской из лагеря в Потьме (Мордовская АССР) Ольге Поповой (впервые опубликованы автором в «Комсомольской правде»)

…Все будто с ним последний разговор не окончен. Последнее распоряжение не выполнено. На могилу тоже мне вдруг захотелось. На закате. И вдруг заплакать так, как еще не удалось – плакать до облегчения, до усталости. И так я еще ведь не плакала. Еще ведь была как пришибленная, еще ведь даже в смерть его не поверила как следует… …Но спасает сознание, что все же я очень была счастливая – и даже ведь долго, и уже, по совести, хватит..

* * *

…Ох, Люська! Как все еще не утряслось, когда меня от Вас оторвали, какая я ехала другая: но осталось все-таки ощущение, что я еще живой представитель, и пока не засыпали землей – я еще не только я, но и он…

* * *

Милый Люсеныш. Я надумалась – может, к Федину сходить – он депутат маминого района и все знает, и в вечер, когда Боря хотел умереть, я пришла к нему…

* * *

ЦК, ШЕЛЕПИНУ от Ивинской О. В. осужд. за «контрабанду» (ст. 15, срок 8 лет) 7. ХII. 60 года.

Просьба.

Прошу Вашего содействия в пересмотре моего срока. Я получила в 60-м году 8 лет тюрьмы. Тогда режим в лагере был слабее, а сейчас такие сроки, как у меня, дают только настоящим преступникам – убийцам, растратчикам, валютчикам и спекулянтам. Я к ним не принадлежу. Борис Леонидович решил получать гонорары таким образом, который вменен мне – в 58 году; это было его личным решением. Ни он, ни я не думали, что в способе передачи есть уголовное преступление… Я виновата, если виноват Б. Л-ч, но я не инициатор и на следствии переоценена моя роль как злого духа. Я очень много сделала, чтобы этого всего избежать, но Б. Л. не хотел этого, а не делить его решений, распоряжений и вины я не могла. Мы слишком друг друга любили, слишком были связаны. Не поддержать его я не могла… Прошу Вас содействовать в возвращении меня к жизни. Я была близким, самым близким человеком замечательного русского поэта, а он бы умер второй раз, если бы увидел, что со мной сделали и в какой обстановке я обречена умирать… О. Ивинская. 20.Х.62 г. (Вариант жалобы, посланный Люсе Поповой).

* * *

Люсенька, родная моя! Умница ты у меня – лучше тебя никто не написал мне в это 30-е число. Я тоже наплакалась и все пришло снова – стихотвор. это Тютчева (речь о стихотворении Тютчева «Вот бреду я вдоль большой дороги». – О. К. ) Боря любил, знаю; когда он читал его (раз), у него дрожали губы и в середине замолчал. Один раз это было… И как мы хотели не думать, что смерть может разлучить, как он был спокоен, что ничто не разлучит. И вот, видимо, надо было не удерживать мне его: умереть вдвоем, как он хотел, в разгар скандала. А все женская погоня за счастьем – все оттянуть, все еще живнуть, все еще порадоваться…

* * *

Из стихотворения «Осень», посвященного Ольге Ивинской (1949 год):

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Зима 1920 года. Холодный и голодный Петербург, переименованный в Петроград, но новое имя пока не очень приживается.

В сгущающихся сумерках по нечищенным улицам спешит хорошенькая женщина в шубке, шапке и валенках. В руках мешочек с летними – вместо бальных – туфлями. Когда она снимет шубку, под ней обнаружится роскошное парижское платье, доставшееся от покойной матери. Когда снимет шапку – большой бант в волосах.

Ирина Одоевцева явилась на бал. Сама о себе она сочинит шутливое:

На самом деле Гумилев говорил ей: «У вас большие способности».

Под именем Ирины Одоевцевой вошла в русскую литературу Рада Густавовна Гейнике, дочь состоятельного латышского буржуа, владельца доходного дома в Риге.

У нее легкий характер, и она очень любит танцевать на балах.

В Питере люди ее круга жили в просторных неотапливаемых квартирах – в отличие от Москвы, где всех уплотняли и уплотняли. Донашивали красивую одежду – остатки былой роскоши. Даром получали тяжелый, мокрый хлеб, нюхательный табак и каменное мыло. И страдали от голода.

Ирина Одоевцева, голодая, как все, о голоде не думает. Она живет другим: веселыми балами, какие устраивались, несмотря ни на что; встречами в Доме литераторов, где каждого могли подкормить похлебкой с моржатиной и где читали стихи; литературной Студией, где царила поэзия; поэзией как таковой.

Главное чувство, которое ею владеет, – чувство счастья.

Уезжая через два года из Петербурга за границу на время и еще не зная, что навсегда, она сядет ночью на постели и трижды произнесет громко как заклинание: «Я всегда и везде буду счастлива!»

* * *

«Ученица Гумилева» было второе звание Одоевцевой.

Начиная с лета 1919 года, Николай Гумилев вел занятия в литературной Студии, где учил молодых людей писать стихи. Очаровательная Одоевцева среди студиек недавно. Возглавлявший Цех поэтов, признанный мэтр поэзии к тому времени разошелся со своей знаменитой женой Анной Ахматовой и женился на незнаменитой Ане Энгельгардт. Обожавшую его Аню он, однако, сослал вместе с маленькой дочкой в город Бежецк к родне, а сам вел холостяцкий образ жизни.

Отныне Ирина Одоевцева занимает в ней свое место.

Они обитают по соседству. Он – в доме № 5 по Преображенской, она – на Бассейной, в доме № 60. Он часто провожает ее после занятий. Между ними происходят такие диалоги:

«Гумилев. Я несколько раз шел за вами и смотрел вам в затылок. Но вы ни разу не обернулись. Вы, должно быть, не очень нервны и не очень чувствительны.

Одоевцева. Я нервна.

Гумилев. Я ошибся. Вы нервны. И даже слишком».

Гуляя, одолевали в день верст по пятнадцать. Потом шли к нему, сидели у камина, смотрели на огонь. Обладая феноменальной памятью, она вспомнит и запишет через много лет их разговоры. 19-летняя поэтесса любит спрашивать, 34-летний поэт любит отвечать. Они переговорили обо всем и обо всех. Об Ахматовой, Блоке, Мандельштаме, Кузмине, Северянине. Имена, звучащие как серебряный колокол, и был гумилевский круг. Она вошла в него. Он ввел.