Даже Ермашев – следователь ваш, и то говорит, что вы человек приятный, можно сказать – обходительный… Вот оно как… Значит, всех взяли в оборот – даже Клавдию. Господи, что им надо, что!

– Книги… Можно читать?

– Ну конечно! Для того и доставлены. Я еще принесу – читайте. Там и ручка есть, а бумаги я вам завтра подкину. Рубашки меняйте, здесь стирать можно. Опять же парикмахер каждое утро. Или вы бороду желаете оставить?

– Нет, ни в коем случае… – Орловский провел рукой по заросшему подбородку и брезгливо поморщился. Вид у него, наверно, разбойничий.

~ Ну, как хотите. А вам бы пошла. Да, вот коечка… Здесь на ней только ночью лежать можно, но если хотите днем – не смущайтесь, лежите. Я товарищей попросил – они согласны.

Орловский имел слабое представление о тюремном режиме, но кое-что понял. Душ, свежие рубашки, парикмахер – тут что-то не так. Нет, «Костя» врал ~ тюрьмы бывают разные…

– Ну, не буду мешать, Юрий Петрович. Завтра увидимся. Орловский остался один. Он нерешительно прошелся по камере, словно в ожидании какого-нибудь неожиданного подвоха. Нет, если бы узнали о книге, то не стали привозить сюда. Просто надо было подержать его часок в подземелье, а затем предложить выбор: или откровенность, или шаг в темноту, в лапы этим, в черных кожаных куртках. И Бог знает, как бы он поступил. Но теперь он вновь получил передышку, и эту передышку надо использовать сполна.

Юрий лег на узкую койку, накрылся серым, пахнущим дезинфекцией одеялом и мгновенно уснул. Пришло забвение – милосердное забвение, дающее короткий, неверный покой… «Костя» появился в начале двенадцатого – об этом Орловскому сообщили его собственные часы, которые он нашел в кармане выходного костюма. Часы шли – кто-то заботливо завел их, прежде чем принести сюда.

– Ну, совсем другое дело! – Константин улыбнулся, одобрительно поглядев на Юрия. – Свежи, выбриты, порозовели даже! Завтракали? Курили?

– Завтракал. Но не курил.

– Ай-яй-яй, забыл! Держите! Из портфеля появились полдюжины пачек «Нашей марки» и три коробка спичек.

– Простите, Константин… У меня нет денег…

– – Как это нет? – удивился тот. – У вас же на книжке сберегательной была тысчонка с небольшим? Так ее на ваш счет перевели, сюда. Покупки можете делать – пятьдесят рублей в месяц. Вам же правила объясняли? Да, что-то такое ему говорили – вчера он, понятно, не обратил внимания. Интересно, что там еще в этих правилах?

– А это, – «Костя» кивнул на папиросы, – будем считать, компенсация. Вы ведь без папирос мучались, пока на следствии были… Ну это все мелочи. Вы, Юрий Петрович, как, в настроении беседовать?

Орловский усмехнулся: – В наилучшем.

– Вот и прекрасно, вот и ладненько… – Энкаведист, присев к столу, вынул из портфеля несколько листов бумаги.

Юрий сел на койку. «Побеседовать» – значит, следствие не закончено! То, чего он боялся, случилось. Да, Терапевт прав – в Большом Доме служат не только дураки и садисты. Ему не поверили. Все-таки не поверили…

– Юрий Петрович, вы русский по национальности? Вопрос был настолько неожиданным, что Орловский не сразу нашелся, что ответить. Они что, считают его японцем? Штабс-капитаном Рыбниковым?

– Д-да. Конечно, русский. Мать у меня из Малороссии, то есть, извините, с Украины, но она тоже русская… «Костя» невозмутимо водил ручкой по бумаге. – Кажется, прадед был вепсом. Это такая народность…

– Я не об этом, Юрий Петрович. Вот вы, русский, каким образом оказались в Институте народов Востока? Да еще в дхарском секторе? Ага, вот он о чем! Да, об этом его еще не спрашивали. Ну что ж, это не опасно. Во всяком случае, пока…

– Это длинная история, Константин.

– А вы расскажите. Я послушаю. Времени-то у нас – вагон, с позволения сказать… Да, история была длинной. Она началась на первом курсе. Он хотел писать курсовую по Древней Греции, но его группу закрепили за кафедрой истории народов России. Юрий вспомнил тонкий лист бумаги, ходивший по рукам – список тем курсовых работ. Первокурсники робко ставили свои фамилии напротив названий. Дело шло быстро, и, пока бумага дошла до Орловского, все самое интересное было уже разобрано. Впрочем, кое-что осталось, Юрий пропустил модные «социально-экономические» темы и внезапно заметил нечто любопытное. Конкретизировалось это так: «Русская экспансия на Севере. С. Курбский». Почему-то зеленый первокурсник решил, что машинистка ошиблась и речь идет о знаменитом Андрее Курбском, о его богатой приключениями жизни. Кто знает, может, будущий враг Ивана Грозного в молодости завоевывал не только Казань, но и Север? Юрий решился – и написал свою фамилию. Очень скоро он понял, что влип. Во-первых, машинистка не ошиблась – речь шла именно о С. Курбском – князе Семене Ивановиче, жившем лет за семьдесят до Андрея. Во-вторых, руководителем курсовой был не сотрудник кафедры, а почасовик, читавший спецкурс в университете. Звали его Родионом Геннадьевичем Соломатиным.

Несмотря на русское имя-отчество, Родион Геннадьевич работал в Институте народов Востока и руководил сектором истории и культуры дхаров. Его настоящее имя было Рох. Рох, сын Гхела, из рода Фроата племени Серых дхаров…

Курсовую он все-таки написал. Помогли упорство и пробудившийся интерес к совершенно неизвестной ему истории небольшого народа, в далеком XV веке защищавшего свою свободу от войск Покорителя Севера князя Семена Курбского, носившего у дхаров странное прозвище Владыка Молний.

Оказалось, что главным источником, кроме коротких строчек летописи, является дхарский эпос – «Гэгхэну-цорху». Вдобавок этот эпос был не только не переведен на русский, но даже и не издан. К счастью, Орловский был еще на первом курсе, в возрасте, когда такие препятствия только раззадоривают. Дхарский он, конечно, не выучил, но читать эпос со словарем он все-таки смог. Словарь был тоже рукописный, составленный лично Родионом Геннадьевичем… Курсовая была защищена блестяще. Никто из студентов-коллег не работал с неопубликованными источниками. На защите Юрий не удержался, продекламировав отрывок из эпоса о поединке Сумх-гэгхэна – князя Семена – с дхарским вождем Гхелом Храбрым. Сначала на дхарском, а потом на русском в переводе Родиона Геннадьевича. Члены комиссии лишь покачали головой и поставили «отлично»…

На втором курсе Юрий наконец-то смог заняться Древней Грецией. Правда, в Институт народов Востока он продолжал наведываться – ему приятно было встречаться с Родионом Геннадьевичем и его учениками – молодыми деревенскими ребятами, которым недоставало знаний, но зато хватало упорства и желания учиться. Они пили чай – травяной, по старинному дхарскому рецепту, и беседовали. За импровизированным столом говорили в основном по-дхарски (некоторые плохо знали русский), и понемногу Юрий смог овладеть разговорной речью. Ему было интересно. Многие его однокурсники, особенно из «бывших», знали французский или немецкий, кое-кто учил латынь и древнегреческий, но дхарский, не только на курсе, но и на факультете, знал он один.

Несмотря на юные лета, Юрий быстро понял, что работа в дхарском секторе идет медленно. Попросту не хватало людей с образованием. Дхарские школы только начинали создаваться, студенты заканчивали русские, и то, как правило, начальные. Даже сам Родион Геннадьевич, глава Дхарского культурного центра, смог в свое время проучиться лишь три года в Петербургском Императорском университете: помешал арест и многолетняя ссылка. Нужны были люди с настоящей научной подготовкой, но столичные ученые – и молодые, и постарше – мало интересовались историей и культурой маленького народа…