– Я рад, что ты пришел.

– Я тоже рад, – ответил Деккер. – Я хотел попрощаться.

– Почему все обязательно должно быть так?

– Ты сам знаешь.

Нет, он не знал. Что он знал – со всевозрастающей уверенностью, – Пелокин сказал правду.

«Ты не из Ночного народа» – вот что он сказал.

И был прав – Бун невиновен.

– Я никого не убивал, – пробормотал он.

– Я это знаю, – ответил Деккер.

– Вот почему я не помнил эти комнаты. Меня там никогда не было.

– Но теперь помнишь, – сказал Деккер.

– Только потому… – Бун осекся и уставился на человека в черном костюме. – …потому, что ты их показал.

– Научил, – поправил Деккер.

Бун продолжал таращиться, ожидая объяснения – не того, что было в голове. Это никак не мог быть Деккер. Деккер – это Рассудок, Деккер – это Спокойствие.

– Сегодня в Вестлоке погибли два ребенка, – сказал доктор. – Винят тебя.

– Меня никогда не было в Вестлоке, – возразил Бун.

– Зато был я, – ответил Деккер. – И проследил, чтобы они видели фотографии, эти люди снаружи. Детоубийцы хуже всех. Лучше тебе умереть на месте, чем сдаваться.

– Ты? – сказал Бун. – Это ты?

– Да.

– Всех?

– И еще больше.

– Почему?

Деккер на миг задумался.

– Потому что мне это нравится, – ответил он просто.

Он все еще выглядел таким нормальным, в своем ладно скроенном костюме. Даже лицо, которое Бун теперь видел отчетливо, не несло зримых намеков на скрывавшееся за ним безумие. Кто бы усомнился, увидев рядом окровавленного человека и чистого, кто из них сумасшедший, а кто – его целитель? Но внешность обманчива. Только чудовище, дитя Мидиана, меняет свое тело, чтобы выставить на обозрение истинную личность. Остальные прячутся за спокойствием и замышляют смерти детей.

Деккер достал из-за пазухи пистолет.

– Меня вооружили, – сказал он. – На случай, если ты выйдешь из себя.

Его рука дрожала, но на таком расстоянии невозможно промахнуться. Вскоре все будет кончено. Вылетит пуля, и Бун умрет, не раскрыв столько тайн: рана, Мидиан, Деккер. Столько вопросов останется без ответа.

Другого времени не будет – только сейчас. Метнув все еще зажатую в руке тряпицу в Деккера, он бросился за ней следом. Деккер выстрелил, грохот заполнил комнату звуком и светом. Когда тряпка упала на пол, Бун уже был у двери. Когда до нее оставался ярд, снова возник свет. Миг спустя – грохот. А с ним – удар в спину Буна, выбросивший его вперед, через дверь на крыльцо.

Следом вырвался крик Деккера.

– Он вооружен!

Бун слышал, как тени готовятся его уничтожить. Поднял руки в знак капитуляции, открыл рот, чтобы заявить о невиновности.

Люди за машинами видели только его окровавленные ладони; довольно для приговора. Они открыли огонь.

Бун слышал, как в него полетели пули – две слева, три справа и одна ровно спереди, нацеленная в сердце. Успел удивиться, как они медленны и музыкальны. Потом они впились – бедро, пах, селезенка, плечо, щека и сердце. Несколько секунд он стоял прямо; потом кто-то выстрелил снова, и нервные пальцы обрушили второй залп. Две пули прошли мимо. Остальные достигли цели: живот, колено, две в грудь, одна в висок. В этот раз он упал.

Упав на землю, он почувствовал, как, словно второе сердце, забилась рана, оставленная Пелокином, и ее наличие, как ни странно, утешало в последние мгновения.

Где-то поблизости послышался голос Деккера, а следом и его шаги, когда он выходил из дома для осмотра тела.

– Готов ублюдок, – сказал кто-то.

– Он мертв, – сказал Деккер.

«Вовсе нет», – подумал Бун.

А потом уже не думал.

1

Знание, что Бун ушел от нее, – это еще полбеды, но дальше стало намного хуже. Сперва, конечно, тот телефонный звонок. С Филипом Деккером она встречалась только раз и не узнала голоса, пока он не назвался.

– Боюсь, у меня плохие новости.

– Вы нашли Буна.

– Да.

– Он ранен?

Недолгая пауза. Еще до того, как тишину прервали, она знала, что услышит.

– Боюсь, он мертв, Лори.

Вот они – вести, которых она отчасти ожидала, потому что была слишком счастлива, а это не длится долго. Бун изменил ее жизнь до неузнаваемости. То же повторит его смерть.

Она поблагодарила доктора за то, что он любезно известил ее сам, а не переложил эту обязанность на полицию. Потом положила трубку и стала ждать, когда поверит.

Были среди ее круга утверждавшие, что такой, как Бун, никогда бы не стал за ней ухаживать, будь он в своем уме, – имея в виду не то, что из-за болезни он выбирал вслепую, но что его лицо, столь чарующее всех, кто падок на лица, пребывало бы в обществе равной красоты, не будь так неустойчив разум за ним. Эти замечания глубоко ранили, потому что в глубине души она считала их правдой. Буну особо нечем было похвастаться, но лицо стало его богатством, требовавшим преданного изучения, чем его самого смущало и стесняло. Ему не приносило удовольствия, когда на него глазели другие. Более того, не раз Лори опасалась, что он покрывал себя шрамами в надежде испортить то, что привлекало внимание, – позыв, рожденный из полного равнодушия к своей внешности. Она знала, что он целыми днями обходится без душа, неделями – без бритья, полгода – без стрижки. Это несильно переубеждало преданных. Бун тревожил их мысли, потому что у него самого мысли были растревожены, – все так просто.

Она не тратила время на то, чтобы убедить в этом друзей. Более того, сводила разговоры о нем к минимуму, особенно когда речь заходила о сексе. Она спала с Буном всего три раза, и каждый раз оборачивался катастрофой. Она знала, как это извратят сплетни. Но его нежное, открытое отношение намекало, что его попытки – не только следование долгу. Он просто не мог довести их до конца, отчего впадал в ярость и депрессию столь глубокую, что Лори приучилась одергивать себя, охлаждать их любовный пыл, дабы не навлечь очередные неприятности.

Впрочем, он часто ей снился, в сценариях однозначно сексуальных. Никакого символизма. Только она и Бун в голой комнате – трахаются. Иногда в двери барабанили другие, чтобы зайти и посмотреть, но никогда не заходили. Бун принадлежал ей одной; во всей своей красоте и своем несчастье.