Не отказ ли раздался из дыма перед ним? Если так, то он потерялся в трансформации. Прения закончились. Зверь собирался его съесть…

Он почувствовал в животе острую боль и, бросив взгляд туда, увидел, что когтистая лапа отделилась от плоти. Хватка на шее ослабла, и создание, стоявшее за ним, произнесло:

– Беги.

Уговоры не потребовались. Не успел Пелокин завершить свое перевоплощение, как Бун выскочил из хватки Джеки и ринулся прочь. Всякое чувство ориентации позабылось в отчаянии момента – отчаянии, распаленном яростным ревом голодного зверя и шумом – казалось, почти мгновенным – погони.

Кладбище было лабиринтом. Он бежал вслепую, ныряя вправо и влево, когда бы ни подворачивался проход, и ему не было нужды оглядываться через плечо, чтобы знать: пожиратель близко. На бегу в мыслях отдавалось обвинение:

Ты не из Ночного народа. Ты мясо. Вот что ты есть. Мясо для зверя.

Слова были болью мучительней, чем та, что шла от ноющих ног и легких. Даже здесь, промеж чудовищ Мидиана, ему не место. А если не здесь, то где? Он бежал, как всегда бежит добыча, когда по пятам за ней следует голод, – но в этой гонке ему было не победить.

Он остановился. Обернулся.

Пелокин находился в пяти-шести метрах, со все еще человеческим телом, голым и уязвимым, но с головой совершенно звериной и широкой пастью, усыпанной зубами, как шипами. Он тоже встал, возможно ожидая, что Бун достанет оружие. Когда этого не случилось, поднял к жертве руки. Позади него показался Джеки, и Бун впервые увидел этого человека. Или людей? На бугорчатой голове было два лица, оба – с перекошенными чертами; глаза так разбросаны, что смотрели куда угодно, но не вперед, рты сливались в едином порезе, нос – щели без костей. Лицо зародыша из шоу уродцев.

Джеки воззвал в последний раз, но вытянутые руки Пелокина уже преображались от пальцев до локтя, а их хрупкость сменялась внушительной силой.

Не успели мускулы затвердеть, как он напал на Буна, повалив в прыжке свою жертву. Бун пал перед ним. Поздно уже было жалеть о своем бездействии. Он чувствовал, как когти рвут куртку, обнажая вкусную плоть на груди. Пелокин поднял голову и ухмыльнулся – выражение, не созданное для такой пасти; а потом впился в мясо. Зубы ужасали не размером, а числом. Было не так больно, как ожидал Бун, пока Пелокин не дернулся назад, вырывая мышцы, прихватив кожу и сосок.

Боль пробудила Буна от смирения; он забился под тяжестью Пелокина. Но зверь выплюнул шмат из пасти и вернулся за куском получше, выдохнув запах крови в лицо добычи. Для выдоха была причина; на следующем вдохе он высосет сердце и легкие из груди Буна. Тот позвал на помощь – и она пришла. Перед роковым вдохом Джеки схватил Пелокина и оттащил от его ужина. Бун почувствовал, как подняли вес твари, и через туман агонии разглядел, как его защитник борется с Пелокином, как сплетаются их бьющиеся конечности. Он не ждал, чтобы порадоваться за победителя. Зажимая ладонью рану на груди, поднялся на ноги.

Здесь нет ему пристанища; Пелокин наверняка не единственный местный обитатель с пристрастием к человеческому мясу. Бун шел, спотыкаясь, по некрополю, чувствовал взгляды других – как они ждут, когда он запнется и упадет, чтобы прибрать его безнаказанно.

И все же организм, пусть и травмированный, не подвел. В мышцах била ключом энергия, чего он не чувствовал с тех пор, как перестал заниматься самовредительством, – теперь мысль об этом претила ему как никогда. Даже у раны, пульсирующей под рукой, была своя жизнь – и она ликовала. Боль ушла, уступив место не онемению, а почти эротической чувствительности, искушая Буна запустить руку в грудь и приласкать собственное сердце. Тешась подобным вздором, он позволил инстинкту направлять себя, что вскоре привело его к двустворчатым воротам. Засов не поддался скользким от крови рукам, и тогда он перелез через ворота с легкостью, от которой в горле встал смех. Потом направился к Мидиану – бежал уже не из-за страха погони, а ради удовольствия от движения и чувства скорости.

Город оказался таким же пустым, каким он его знал. Хотя с расстояния в полкилометра состояние домов казалось приличным, более пристальный осмотр показал, что оно заметно хуже – дома стояли нежилыми весь цикл времен года. Все еще чувствуя прилив бодрости, Бун боялся, что со временем потеря крови все-таки сделает свое дело. На рану требовалось что-то наложить, пусть даже примитивное. В поисках обрывка штор или забытого постельного белья Бун отворил дверь в одном из домов и нырнул во тьму.

Он не подозревал, пока не оказался внутри, насколько, до странного, обострились его чувства. Глаза с готовностью пронзили сумрак, обнаруживая жалкий хлам, некогда оставленный жильцами, под слоем сухой почвы прерии, нанесенной через разбитое окно и покосившуюся дверь. Нашлась ткань – сырое запятнанное белье, которое он изорвал зубами и правой рукой на полосы, левой по-прежнему зажимая рану.

Он с головой ушел в процесс, когда услышал скрип половиц на крыльце. Бинты выпали из зубов. Дверь стояла нараспашку. На пороге высился силуэт человека, чье имя Бун отлично знал, хотя лицо его и было в тени. Он чуял одеколон Деккера; слышал сердцебиение Деккера; на вкус чувствовал пот Деккера, разлитый в воздухе между ними.

– Итак, – сказал доктор. – Вот и ты.

На залитой звездным светом улице собирались люди. Неестественно острым слухом Бун уловил звучание их нервных шепотков и ветров, ходивших по урчащим кишкам, слышал, как взводят курок, как оружие готово уложить ненормального, попытайся он улизнуть.

– Как ты меня нашел? – спросил он.

– Нарцисс, верно? – сказал Деккер. – Твой друг в больнице?

– Он мертв?

– Боюсь, что да. Он умер в бою.

Деккер сделал шаг в дом.

– Ты ранен, – сказал он. – Что ты с собой сделал?

Что-то не дало Буну ответить. Не то ли, что в причудливость загадок Мидиана никто не поверит? Или то, что их природа – не дело Деккера? Явно не последнее. Преданность Деккера постижению всего чудовищного не подлежала сомнению. С кем же делиться откровением, как не с ним? И все же Бун колебался.

– Скажи, – повторил Деккер. – Откуда у тебя рана?

– Потом, – ответил Бун.

– Никакого «потом» не будет. Думаю, ты это знаешь.

– Я выживу, – сказал Бун. – Все не так плохо, как видится. По крайней мере, не так плохо чувствуется.

– Я не о ране. Я о полиции. Тебя ждут.

– Знаю.

– И ты не выйдешь без сопротивления, так?

Бун сам уже не знал. Голос Деккера так сильно напоминал о безопасности – он чуть не поверил, что это снова возможно, пожелай того доктор.

Но сейчас Деккер говорил не о безопасности. Только о смерти.

– Ты серийный убийца, Бун. Отчаянный. Опасный. Трудно было убедить их подпустить меня к тебе.