Морган, повинуясь инстинкту, позвал Ричарда и устремился через комнату запирать засов, и только потом понял бесполезность этих усилий. Тревога в его голосе заставила Ричарда тут же пробудиться.

– Солдаты, сир, – хрипло доложил Гийен, и король в два прыжка оказался у окна.

Приоткрыв ставни настолько, чтобы виден был двор пивоварни, он заметил, как арбалетчики и пехотинцы становятся по местам. Эльс и ее сыновья, не понимающие в чем дело, стояли на улице, где к ним присоединялись соседи, желающие посмотреть, что происходит. Несколько прибывших рыцарей спешились и, обнажив мечи, начали приближаться к дому. Они выкрикивали имя Ричарда и то одно из немногих немецких слов, которые он знал: «König», то есть «король».

Ричард захлопнул ставни. Сердце его колотилось, дыхание сделалось частым и неглубоким – так тело реагировало на опасность, тогда как оторопевший мозг пытался принять то, что видят глаза. Морган и Гийен выглядели настолько же обескураженными. Они не могли смириться с мыслью, что попались, потому как самоуверенность Ричарда передалась им, а ведь в Святой земле ему не раз и не два удавалось выбраться из безвыходных положений. Но здесь, в маленькой австрийской деревушке, его вошедшее в пословицу везение вдруг кончилось, и это казалось невероятным всем, и прежде всего самому Ричарду.

Король схватился за меч, но толку в нем было мало. Впервые в жизни он испытывал чувство, которое большинство обычных людей переживает во время битвы – чисто физический страх. Их поймали в ловушку, спасения нет, и есть только два исхода: сдаться или погибнуть. Ричард смотрел на дверь спальни, слышал, как на нее обрушиваются глухие удары – это солдаты пытались выбить ее ногами, и в этом смятении смерть казалась ему предпочтительнее того, что ожидает его за пределами этой комнаты.

Кто-то раздобыл, видимо, топор, потому как от двери полетели вдруг щепы и она рухнула с петель. Комната была плохо освещена, и нападающие замерли на пороге, давая глазам привыкнуть к темноте. Их взгляды миновали Моргана – недостаточно высокий, задержались на миг на Гийене, затем сосредоточились на Ричарде. Пусть его волосы были грязными и спутанными, они сохраняли медный цвет, да и необычный рост служил верной приметой.

Австрийцы кричали, размахивая мечами. Никто из них не вошел в комнату. Переводя взгляд с одного на другого, Ричард удивился тому, что прочитал на их лицах. Это был страх. Он, Морган и Гийен были втроем против целого войска, беспомощные, как рыбы в садке, и в случае сопротивления исход возможен только один. И все-таки эти люди боялись Львиного Сердца. Осознание этого послужило мостом к спасению. Его ум снова заработал. В конечном счете, у него есть рычаг – его репутация. Сей инструмент все чаще срабатывал ближе к концу его пребывания в Святой земле: эмиры Саладина и мамлюки, воины испытанной храбрости, обращались в бегство, страшась скрестить с ним меч. Вот и у этих австрийских рыцарей желания сразиться с ним было ничуть не больше, чем у сарацин. Эти воины трепетали перед его боевой славой, и это придало ему храбрости сделать первый, пугающий шаг в неизведанное.

– Я сдамся только вашему герцогу, – заявил он, с облегчением убедившись, что в голосе его не угадывается ни намека на внутренний ужас.

Рыцари переглянулись, затем осыпали его новым потоком немецких слов. Ричард попытался снова, на этот раз на латыни. Когда стало ясно, что так его тоже не понимают, он обернулся, припомнив, что его кузен нахватался от Арна немецкой речи.

Мозги у Моргана работали туго, но ценой больших усилий ему удалось выдавить:

– Herzog! Herzog Leopold!

Имя герцога тут же произвело действие, и Морган добавил:

– Hier, – сказал он и обвел рукой комнату, дав понять, что Леопольд должен прийти сюда.

Рыцарям это явно показалось хорошей идеей, потому что они закивали, а в возгласах «Ja» слышался очевидный энтузиазм.

– Они поняли. – Морган облегченно выдохнул. – И приведут Леопольда.

Австрийцы, с мечами в руках, стояли на пороге, но ожидание их вполне устраивало. Они глазели на Ричарда, пихали друг друга. Постоянно слышалось слово «Löwenherz». Король еще до перевода Моргана сообразил, что означает оно «Львиное Сердце». Подойдя к постели, Ричард поднял свой полинялый, заляпанный грязью плащ и набросил его на плечи на манер королевской мантии.

От величественности жеста у Моргана выступили на глазах слезы. Валлиец поначалу относился к кузену настороженно, потому что преданно служил брату Ричарда Жоффруа и их отцу Генриху, старому королю. Но за два минувших года он узнал государя ближе, и теперь понимал всю степень его отчаяния и тоски: гордецу из гордецов приходится склонять голову перед врагами, которых он презирает. Морган не сомневался, что Ричарду проще было бы сдаться в плен Саладину. Глядя, как кузен готовится встретить опасности и унижения, поджидающие его впереди, Морган вспомнил Гийома де Пре, назвавшегося Малик-Риком[5], чтобы спасти короля от плена. Он подумал, что охотно пошел бы на такую же жертву, будь это в его власти: не только потому что Ричард был для него королем и родичем, но и потому что их объединяли узы, осознать силу которых способны только те, кто сражался бок о бок и смотрел в лицо смерти на поле боя.

Отражение собственного несчастья валлиец наблюдал на лице Гийена. В глазах у друга тоже стояли слезы.

– Мне жаль, сир, – сказал великан.

Ричард тряхнул головой и на миг положил руку на плечо рыцарю. Морган поднял свой плащ и отвязал от пояса кошель с деньгами. Он знал, что солдаты приберут к рукам все до пфеннига, и хотел как мог помочь их домохозяйке: уж лучше пусть серебро достанется ей, чем прихлебателям Леопольда. Его взгляд на миг задержался на лежанке Арна. Ему было страшно думать о том, что могло приключиться с парнем в Вене.

Очень скоро за окном послышался шум, свидетельствующий о прибытии Леопольда. Никогда и ничего Ричард не боялся сильнее, чем того, что предстояло ему пережить сейчас. Вполне вероятно, истекали последние мгновения, когда они были вместе, и он подошел и обнял Моргана и Гийена.