— Через час паспортный контроль, — сообщила она.

— Паспорт у меня с собой, — проверив карман, отказался я покидать гостеприимное место. — Пусть заходят.

— Они все равно захотят чемодан проверить, и придется пройти в свое купе. Нашим-то обычно только деньги интересны, насчет валюты их начальство постоянно трясет. Покажите декларацию — и никаких вопросов, а немчура всегда была страшно добросовестная. Теперь еще и обнаглели. Покуражиться любят.

— Я им повыпендриваюсь. Моментально дипломатический скандал состоится, — грозно обещаю, остатками мозга пытаясь понять, не слишком ли меня развезло. Вроде пока норма. — Центральные газеты страшно желают знать имена чересчур придирающихся к честным русским гражданам. В последний раз по этому поводу кто-то там наверху страшно обиделся и предложил шведам устроить бойкот.

— Ой, — сказала она изумленно, — так это вы были.

Я гордо кивнул и выгнул грудь колесом. Конечно, не я — в первый раз в Европу в качестве корреспондента. Раньше только с армией заглядывал в сопровождении артиллерии, но чего не скажешь в хорошем настроении. Приятно, когда на тебя смотрят красивыми глазами и изумленно раскрывают рот. Чисто мужское желание, — что мне, мало своих подвигов? Ну так я вполне себе мужчина в полном расцвете сил.

Мой дед умудрился родить дядьку, будучи на тридцать лет старше меня сегодняшнего. В прыщавом возрасте я сильно подозревал, что тетка погуляла налево, пока у подросшего Божидара не обнаружилось явное семейное сходство со мной. Мои детские и юношеские фотографии упорно принимают за его и удивляются странной одежде. Я-то рос во времена Окаянного и разгуливал совсем не в современных пиджаках.

— Не желаете чего?

— Желаю, — отреагировал я. Про ее женские прелести постеснялся, но пить коньяк без кофе и сигары — извращение. Вместо сигары у меня есть сигареты, но чашечку свежезаваренного не мешало бы.

— Кофе у вас есть?

— Кофе, чай, — она посмотрела на столик, — лимоны и выпить. Все, что угодно. У нас хорошее обслуживание. — По голосу даже обиделась. Ай, у них такой замечательный экспресс, а я не понимаю.

— Только кофе, но настоящий!

— Симпатичная у нас проводница, — задумчиво сказал Арам. — Был бы моложе — непременно бы приударил.

— Попрошу без намеков! Это что, мы с тобой старые?

— У меня уже дочь ее возраста. Надо будет вас познакомить. Она как раз в Германии.

Я с заметной оторопью представил себе девицу с отцовским носом и горячим армянским характером — и сделал вид, что не слышу. Не в том я уже возрасте, чтобы кидаться на всех особ в юбках.

— Может, не стоит? — говорю при появлении второй бутылки. — Одна — еще туда-сюда, но придут пограничники, а мы уже ничего не соображаем.

— Дыхнем на них, и вопросы сразу отпадут, — уверенно сказал он. — Русские люди не могут не нажраться вусмерть. Это страшно подозрительно — ехать в поезде трезвым. Особенно за рубеж. Меня уже пробила ностальгия по оставленному дому, и хочется плакать. Это разведчики или контрабандисты сидят трезвые и боятся лишнее слово сказать. Вот таких на границе сразу нужно вязать и тщательно трясти.

— А зачем, собственно, ты едешь?

— Я, — торжественно заявил Арам, — краду чужие мозги. Иногда еще и руки.

— Это как?

— Обнакновенно. — Все-таки и на него подействовало. Уже на словах спотыкается. Первая стадия. — Ты про эти новые антиеврейские законы знаешь?

— А кто не знает! Нам какое дело? Вот теперь есть Иудея — пусть едут. А то раньше действительно некуда было деваться. Визы нигде не давали. Козлы демократические. Как кого-то осуждать, так моментально обнаруживают несправедливость, а спасать угнетаемых — так их нету.

— Зачем, — совершенно трезвым голосом спросил он, — упускать такой замечательный шанс нажиться, ничего не делая? Специалисты нам и самим нужны. Квалифицированные кадры тоже. Производство растет, людей не хватает. Вместо того чтобы заманивать к себе только что вышедших из университета или соблазнять уже состоявшихся людей большим жалованьем, достаточно открыть контору и отбирать с необходимыми профессиями. А чтобы не слишком много о себе думали, держать не на виде на жительство, а на рабочей визе. По нашему законодательству все иностранцы обязаны иметь открытую визу, действие которой прекращается, когда они покидают страну, и действующее удостоверение личности, где указана их принадлежность к той или иной компании. То есть сменить работу огромная сложность. С языком как раз проблемы особой нет. Немецкий у нас любой окончивший школу знает. Кто-то лучше, большинство хуже, ну так им не предлагают в народ нести просвещение. Объясниться кое-как на улице смогут, а на работе есть с кем разговаривать.

— Гадко звучит. Ты у нас, получается, людолов. Ходишь с арканом и в рабство угоняешь.

— Хорошо сказано, — согласился Арам, — но ошибочно. Я — натуральный благодетель. Для нового производства нужны люди, я готов взять вместе с семьей. Они мне автобиографию, резюме, если есть научные работы — указать. Квалификация и вообще все. Сижу и отбираю подходящих. Пусть даже деньги платят меньше, чем любому русскому выпускнику университета, он может зацепиться и работать по специальности. Все лучше, чем Игорева делает. Или Русовс Ванштейном. У них на заводах за копейки если не сотни, так тысячи гастарбайтеров трудится. Не китайцев же звать — им работу сложнее сохи долго объяснять придется. Да и не только там трудятся. Даже на военные заводы берут массово. Понятно, не туда, где секретно, но где умелые руки нужны. У нас хоть устраивают по специальности и не стоят над душой с угрозами выкинуть назад. Сколько бы немчура ни нудила про еврейское засилье в экономике, пока еще не все они адвокаты с банкирами. Масса хороших квалифицированных рабочих, толпа инженеров, и очень много с высшим образованием. Уж не дураки — это точно.

— Это становится интересным, — сознался я. — Такое впечатление, что ты меня выследил и затянул на разговор.

— Выследил — это ерунда. Случайно совпало. А не догадаться, кто ты есть, сложно. Я тоже газеты читаю. Не часто столько шума бывает. Так что, гражданин Темиров, я подозреваю, хоть пару строчек, но в учебнике ты себе обеспечил. Где-то в районе энциклопедической статьи о военном кризисе конца двадцать девятого года. Маленькая такая сноска, но навечно. У тебя ж наверняка и связи гам остались, и вполне можешь написать, как они живут в Австрии, Германии, да и в остальных ублюдочных государствах. Впрочем, теперь уже два осталось, а скоро и эти объединятся. Тоже тебе спасибо. Пока на Востоке разбирались между собой Русь с Англией, они под шумок многого достигли.

— Ну и что я могу? Сам должен понимать — это государственная политика, и зарежет цензура непременно мои статьи на подобную дурно пахнущую тему. Нам ссориться с Веной нельзя, а Берлин уже набрал немалый вес. Самый интерес, кто кого проглотит и как быстро это случится. А что там они у себя в стране вытворяют, все дружно не видят. А — И все-таки внимательно посмотри, — настойчиво повторил он. — Тебя хоть выслушают. Этим теперь хоть есть куда уезжать, и Аллах с ними. Если я кому могу лично помочь, я это обязательно сделаю, но не собираюсь страдать из-за них вообще. Ни уговаривать ехать на Русь или в Иудею, ни объяснять, что это выглядит точно так же, как при Окаянном, и кончится массовыми погромами. Уже игрушки детские продают с оригинальным названием «Евреи — вон отсюда»! Кубик бросают и двигают фишки. Игроку надо отправить шестерых евреев из города и доставить их на сборный пункт, откуда они отправятся в Иудею. Сделать это не так-то просто — у кого-то из игровых евреев не все в порядке с документами, кто-то совсем не хочет уезжать, он любит свою Родину. Так это детей воспитывают, а взрослые уже как взбесились.