Я нежно опускаю холодное тело Гиззи на землю, целую свою руку и кладу ей на лоб. «Прощай», – шепчу я и бреду прочь. Слезы прилипли к моим щекам, они горькие – у них тот же вкус, как в тот день, когда мы уезжали от мамы и папы. Я гляжу на ограды, проволоку, вышки. Мама где-то там, она машет мне рукой из-за пределов тюрьмы. «Помоги нам, мама. Прошу. Гиззи умерла».

Ветер забирает эти слова у меня и предает их нарастающей тьме в моей душе. Боль и свет. Но золотое свечение материнского фонаря качается на польских дорогах и холмах, и я знаю, она ждет, когда мы невредимыми вернемся домой.

Передо мной стоит Данка. Ее взгляд проникает вглубь моего сердца, пробуждает его от немой скорби. Данка все знает. Я ничего не говорю. Она ведет меня к Эмме. Я не могу унять дрожь, но рука Данки, сжимающая мою, питает меня мужеством, дает силы идти дальше.

– Марш! – Мы шагаем по грязи, из ворот ада на работу.[39]

Четыре утра.

– Raus! Raus!

Однажды вечером в уборной я сталкиваюсь с Эрной и Фелой Дрангер, и мы обнимаемся – Биркенау настолько многолюден, можно провести тут целую вечность и не встретиться.

– Где Данка? – спрашивает Эрна.

– Придерживает место в блоке и следит, чтобы не сперли одеяло. А как дела у вас?

– А что тут можно ожидать? Сплошной ад.

– Дина с вами?

Эрна кивает.

– Хочу, чтобы Данку взяли в швейную бригаду. Для этого нужен белый платок. Хотите, я и вам попробую организовать?

– Еще бы! Работать в этих полях, в этих сандалиях зимой будет ужасно.

– Но это будет стоить пайки хлеба.

– Неважно…

– Встретимся завтра или через пару дней. – Я описываю, как найти наш блок, и ухожу в ночь.

Какое утешение – видеть дружеские лица в огромной толпе чужаков. Я осознаю это сразу на выходе из уборной. Теперь в списке моих подопечных еще три человека. Но справимся ли мы? Данка – разумеется, приоритет, но с этими девушками мы вместе росли. Если мы не будем помогать друг другу, то кто же поможет нам?

Несколько дней я пытаюсь организовать, чтобы все вышло с этими платками, и в итоге девушка из «Канады»[40] соглашается принести мне четыре белых платка. Взамен я даю две пайки хлеба – Эрнину и мою. Вручаю Эрне платки и излагаю план.

– Утром встань как можно ближе к капо швейной команды. Как только поверка закончится, отдай платки Дине и Данке. И сразу же беги в строй.

– А как же ты?

– Я буду работать у Эммы, чтобы не закрыть эту дверь на случай, если с работой в лагере что-то не срастется. Все нормально. На полях со мной ничего не случится.

Четыре утра.

– Raus! Raus!

Данка стоит рядом с Эрной и Фелой. Нас считают. Я стою в отдалении. За все это время я впервые не рядом с сестрой на поверке. Мне тревожно от того, что она где-то не со мной. После команды расходиться я тут же несусь к Эмме, пока ее бригада еще не набрана. В Биркенау все так – по принципу «кто первым встал, того и тапки». Я стою за Эммой, но одним глазом неотрывно слежу за швейной бригадой. У Эрны с Фелой платки уже на головах, Дина только его повязывает, а у Данки растерянный вид – у нее платка нет. Я сверлю глазами затылок Эрны. «Где Данкин платок?» – раздается мой безмолвный вопль. Но бесполезно. Данку выставляют из очереди. Она через все поле ищет взглядом меня, но теперь поздно, ее уже подзывает другая капо и знаком приказывает шагать с ее бригадой. А я могу лишь беспомощно смотреть, как мою сестру ведут работать в поле без меня. Что я наделала? О боже, что я наделала?

Все время до обеда я гадаю, жива ли моя сестра. В обед суп не лезет в горло. Тревоги настолько скрутили мой желудок, что я благодарю и отказываюсь от добавки. Я просто скучаю по Данке, хочу, чтобы она ела эту похлебку вместе со мной. И я знаю: она сегодня без обеда. После перерыва я стараюсь не думать о том, увижу ли я вновь Данкину улыбку или ее прекрасные глаза. Я уже не могу дождаться, когда, наконец, солнце завершит свой круг. «Стой!» – командует Эмма.

Мы складываем лопаты в подсобку и шагаем в лагерь. Мы вернулись первыми. Обычно это очень хорошо, но сегодня раннее возвращение – пытка. Одна за другой проходят в лагерь команды, и в каждой трупы или раненые, и все они похожи на Данку. Мое зрение играет со мной злую шутку, а вслед за ним и мой рассудок. В одной команде ее тело лежит между двумя девушками, она вся в синяках и побоях; в другой – ее тело немощно висит, тяжело опершись на плечо чужой женщины. Может, совсем ослабела от голода? Или я схожу с ума от страха? Моя сестра наверняка умерла уже сто раз. И вдруг я вижу ее! Она избита, но жива! Я не могу подбежать к ней, не могу обнять, я вообще не могу сдвинуться с места, пока нас не пересчитают, но я ее вижу, и она… жива. Поверка завершена, и мы тянемся друг к дружке сквозь толчею суетящихся девушек, спешащих в свои блоки.

Я горячо прижимаю ее к себе и никак не могу отпустить.

– Что стряслось?

– Я не могла найти платок.

– У Эрны же был платок для тебя.

– Я не нашла.

– Я дала ей четыре!

– Она мне дала платок.

Тут я ору на Эрну:

– Что тебе сделала Данка? Зачем ты с ней так поступила?

– Я вчера отдала Данке ее платок. И у меня в кармане осталось только три!

– Эрна, слушай, это не шутки. – Я хватаю ее за воротник и трясу, пытаясь привести ее в чувство. – Данку сегодня чуть не забили до смерти!

– Я не виновата, – плачет она.

– Рена, она ни при чем! – Данка пытается отвести меня в сторону.

Весь мой гнев выплескивается наружу, и я не слышу ни единого слова из уст сестры. Эрна нас предала.

– Зачем мне твои оправдания? Я заплатила своим хлебом, чтобы моя сестра могла работать в безопасном месте, которое не вымотает ее до смерти, а ты фактически убиваешь ее своей безответственностью. – Я изо всех сил стараюсь говорить спокойнее. – Эрна, это серьезный вопрос. Это не школа и не Крыница. Мы можем умереть! – Я показываю на вышку и сипло шепчу: – Видишь это? Одно их слово – и мы трупы. Тут не дают второго шанса. Тут надо пользоваться головой.

– Рена, прости.

– Эрна ни в чем не виновата. – Данка вынимает из кармана платок и протягивает его мне. – Я не нашла его сразу, а потом было уже поздно.