Смерть, ее оправдание и преодоление – смысловой стержень этого текста. Смерть и рифмующийся с ней на немецком, всесильный Бог – эта фатальная пара противопоставлена человеку. Грешник привязан к тленному, грех его не беспокоит, добрые дела он не делает – посещение мессы кажется ему достаточным для спасения души. За это его ждет после смерти забвение и адское страданье. Человек, живущей с чистой совестью не боится смерти, не жаждет долгой жизни, всегда видит свою смерть, обретает мир, божественную силу и благодать, не печалится в свой смертный час, не боится Страшного суда, потому что раскаялся в своих грехах еще при жизни. Дюрер демонстрирует свое христианство так, как будто защищается на суде от нападок инквизитора. Этим инквизитором был, по-видимому, он сам.

На ксилографии «Смерть и ландскнехт», изображена встреча человека и смерти. Левой рукой смерть вцепилась в ландскнехта, а правой показывает ему песочные часы. Ландскнехт и смерть глядят друг другу в глаза.

Кажется, что они начинают диалог. Что они говорят?

Узнать это можно, прочитав другие, не-дюреровские тексты, с аналогичных, более ранних, «канонических» изображений встречи солдата и смерти. Эти тексты кратко повторяют популярные в те времена в Европе «Диалоги жизни и смерти» (известные с конца пятнадцатого века и на Руси под названием «Двоесловие» или «Прение живота со смертью» и мутировавшие в восемнадцатом веке в милейшие легенды об Анике-воине).

На канонических листах ландскнехт признается, что в смерть не верил, что долго воевал и не без славы. Но сейчас, глядя на страшное лицо смерти, понял, что она его сильнее. Бросает оружие и смиренно взывает к Богу о помощи (иногда, впрочем, вступает со смертью в драку, но быстро прекращает поединок). Смерть саркастически смеется над ландскнехтом, приводит неприятные для любого смертного примеры своего всесилия, грозит и забирает его.

Дюрер на своей листовке отходит от этого канона и не дает высказаться ни смерти, ни ландскнехту. Говорит за них. С зрителем. Как бы от лица обвинителя-адвоката на Страшном суде. Ставит условия. Обещает. Назидает. Устрашает картинкой…

Дюрер уговаривает читателя и самого себя – посмотри и покайся! От скорой смерти ты не убежишь! Вот она. Уже тут… А потому – служи утром и вечером Богу! Если будешь хорошо себя вести – (а как, читай в моем стихе), то не убоишься кончины, а потом еще и в раю отдохнешь… А если плохо – то гореть тебе вечно в аду…

К сожалению, жизнь – не гравюра на меди, на которой можно все упорядочить, свести концы с концами, дополнив грязный и несправедливый мир реальности небесными институтами истины и справедливости, где можно достичь совершенства… На кусочке бумаги размером в три ладони…

В жизни приходиться падать, болеть и умирать… Играть роль жертвы, а не небесного советчика. Дюрер не мог справиться с реальностью. Страдал. Боялся смерти и трепетал Страшного суда. От этого «великого страха», как он его сам назвал в письме к Спалатину, его освободил Лютер. Нам с вами, дорогие читатели, повезло – родись «виттенбергский соловей» на 20 лет раньше, и мы не увидели бы ни Меланхолии, ни Рыцаря, ни сотен других графических укреплений, построенных суеверным мастером для защиты своего подсознания. Остались бы одни реалистические портреты да мрачнейшие картины вроде «Четырех апостолов»…

Мастерские гравюры

Прочитав много умных немецких текстов, посвященных интерпретации мастерских гравюр Дюрера, я убедился – искусствоведы пытаются разгадать их как ребус. Делают это, привлекая огромное количество чуждых Дюреру идей и слов. Потому что скудный запас абстрактных (не графических) идей самого художника исчерпывается обычно в первых же абзацах серьезных исследований. Мне же интересен только этот самый скудный запас, яснее всего появившийся в автобиографических записях мастера и в его стихах…

Мастерские гравюры Дюрера – «Меланхолия» (ил. 37), «Рыцарь, Смерть и дьявол» (ил. 44) и «Святой Иероним» (ил. 45) – художественно совершенны, идеологически же – просты и наивны. Как дюреровские «Христианские стихи», которые можно рассматривать как программу этих изображений. А романтического, кабалистического, алхимического или астрологического «символизма» в мастерских гравюрах нет, и искать его бесполезно. Точнее, весь символизм тут не идет дальше доступной художнику элементарной атрибутики на уровне надписей на подготовительном наброске к Меланхолии – ключ означает власть, кошелек – богатство…

Дюрер мог бы продолжить. Весы означают равновесие, часы – преходящесть, лестница – духовное восхождение, колокол это напоминание о смертном часе, жернов – о наказании за грехи, гвозди – о страданиях Спасителя… Но рубанок, по-видимому, остался бы рубанком, линейка линейкой, молоток молотком, клещи клещами… Поддувало на Меланхолии это не приспособление для вдувания греховных мыслей в распахнутые души грешников (как оно зачастую используется на других работах Дюрера), это просто инструмент. Также как и тигель это не алхимический прибор, а хорошо знакомая художнику принадлежность ювелирной мастерской.

Письменные принадлежности тоже трудно записать в символы. Полиэдр это никакой не философский камень, а самопохвальба гордого мастера-геометра (и я тоже умею, не только итальянцы!). Шар, может быть, и играет тут роль модели вселенной, но скорее это все-таки круглое дополнение к граненому полиэдру. Радуга – символ первого, послепотопного завета Бога и человека, комета – знамение катастрофы (и предвестник прихода Мессии).

Строить из этого материала сложные концептуальные модели занимательно, но неубедительно. Убеждают только простые идеи.

Главная идея «Христианских стихов» доступна каждому:

Ничто не может отвратить смерть скорую!

Раннюю, неожиданную, преждевременную.

Эта жалоба, крик, стон печального мастера. Ни труд, ни прилежание, ни добрые дела, ни воздержание, ни великое мастерство – ничто не может защитить его от всесильной смерти. От случая. От неотвратимого наказания в вечности…

Это и есть тема горестных раздумий крылатой Меланхолии. Почему она должна думать не так, как ее создатель? Очевидно, что в своей главной графической работе мастер воплотил свою главную душевную муку. Ничего не поможет! Ни работы по обустройству вселенной, для которых и предназначены различные инструменты, лежащие и висящие в поле гравюры, ни результаты этих работ – шар, полиэдр, ни магия (квадрат), ни мудрость (книга), ни математика (циркуль), ни власть (ключи), ни богатство (кошелек)… Все равно – истечет песок в часах, зазвонит траурный колокол, нагрянет смерть и заберет свою добычу. Такова участь человека. И бессмертная Меланхолия скорбит о нем, размышляет о замысле Бога.

Ничто не может отвратить смерть скорую! – шепчет труп на адской кляче, показывая конному рыцарю песочные часы, а дьявол с багром вторит сзади: «И будет вечно длиться