— А кто теперь сможет разделить обе истории? Любой, кто мало знаком со мной, умножит свое знание ядом этой клеветы.

46. СЫН ДВУХ МАТЕРЕЙ

Когда Бёртон впервые о нем услышал, человек этот был похоронен под собственным именем, припечатан именем, собравшим в себе все проклятия, какие навалил на него город. Его называли бародский бастард. И только так. Было трудно представить себе, что он когда-либо носил иное имя. Это был прокаженный, с которым не хотел иметь дело ни один человек, кто хоть чуть дорожил собой. Но порой, когда уезжали все официальные переводчики, его вызывали в суд. Бастард с бравурностью исполнял задание. Он успокаивал обвиняемых, хотя они с неохотой принимали его помощь. С удивительной чуткостью реагировал на желания судьи. Местные диалекты вольно лились из него, напротив, его грамматически безупречный английский звучал так, словно он провел слишком долгое время на карантине. Что не странно, ибо помимо суда бародский бастард не имел никаких связей с британцами. Лишь на суде он пользовался английским языком, выученным у отца-ирландца, который дезертировал и зачал сына с местной женщиной по ту сторону северо-западной границы. Презрение, окружавшее когда-то отца, перешло на сына. С одной незначительной разницей. Если отец, отгородясь от проклятий, вел в общем и целом вполне счастливую жизнь, то сын оказался перед ними беззащитен. Бёртон повстречал бародского бастарда случайно на улице. Он узнал его по той дикости в одежде, о которой уже был наслышан. Никто другой не надел бы поверх длинного сари пайтхани из необработанного шелка — поношенную армейскую куртку, где дыры были заплатаны обрывками разноцветных тканей, а на голову — продырявленную дыню. Чтоб остудить мозги, как шутили. Бёртон придержал коня, чтобы двигаться с ним вровень, и заговорил на хиндустани. Тот, даже не взглянув, ответил по-английски. Бёртон упрямо продолжил на хиндустани. — Говорите со мной на английском, — грубо отрезал тот. — Почему? — Потому что я — британец. — Ты? — Бёртон поразился такой дерзости. Кто здесь только не отваживается величать себя британцем. — Ты — бастард, — сказал Бёртон, перед тем как пришпорить коня, без враждебности, но пресекая любые возражения. И подобно всем бастардам — добавил он про себя, — в тебе соединилось все самое дурное с обеих сторон. Таков закон природы, негативное пробивает себе дорогу.

Бастард решил подкрепить гипотезу Бёртона своим поведением. На день рождения королевы он объявился перед офицерским клубом и потребовал, чтобы его пустили. Все подданные Ее Величества имеют право на этот торжественный праздник. Он должен был считать себя счастливцем, что его всего лишь схватили за шиворот и выставили вон. Но бастард так просто не сдался. Вскоре в столовой раздался удивленный возглас, следом — еще один. Бог ты мой, вы только поглядите! Столпившись у окон, они уставились на прямо-таки дьявольское бесстыдство. Бастард сидел на обочине, где начинался выжженный газон. Он расстелил белую скатерть и выставил посуду, керамическую, украшенную рисунком плюща.

Никому не ведомо, где он ухитрился все это раздобыть. Из чайника с лебединой шеей он налил себе немного чая, и все отметили темный цвет, явно не тот привычный масала-чай, который пила эта братия. Он взялся за ручку большим и указательным пальцем, господи!, даже оттопырил мизинец, и, не обращая внимания на стражников, которые стояли вокруг и орали на него, неторопливо сделал первый глоток. Чашку выбили у него из рук, горячий чай — намеренно или случайно — плеснул в лицо одному из стражников. Чашка упала на землю, но не разбилась, а была раздавлена сапогами стражей, набросившихся на тщедушного человека. Бёртон и еще несколько офицеров немедленно выбежали, чтобы не дать им забить бастарда до смерти. Он лежал окровавленный, среди осколков. Никто не знал, где он обитает, а перенести его в офицерскую столовую было совершенно немыслимо. Выбежавшие офицеры некоторое время потоптались вокруг и постепенно, один за другим, вернулись к празднеству. Бёртон то и дело кидал взгляд в окно. Он не мог оставить лежать человека на улице. Срочно вызвал Наукарама и еще нескольких слуг. Они перенесли бастарда в бунгало и положили на кровать в бубукханне. Соседство обезьян вряд ли смутило бы лежащего без сознания. Бутылка старого портвейна убедила старого Хэнтингтона проверить, все ли кости целы, и сделать перевязку. На следующее утро бастард исчез.

С тех пор он больше не появлялся в суде. Свои дни он проводил на оживленных перекрестках, проповедуя истину, которую никто не понимал. Местные жители оставили его в покое, называя его с некоторой долей уважения каландар. Юродивый, которого поцеловал бог. Однажды ранним утром, в день самого важного рынка за месяц, он забрался на дерево у дороги, ведущей в город с востока, и со всей силы закричал: Duniya chordo, Jesu Christo, pakro. Har har Mahadev. Отрекитесь от мира и обратитесь к Спасителю. Да здравствует всемогущий. Все рассказчики упоминали о невероятной выносливости его голоса. Он выкрикивал эти слова, даже когда торговцы после полудня возвращались в свои деревни. Никто не осмелился бы предсказывать поведение каландара, и потому лишь британцы удивились, когда бародский бастард появился вдруг в костюме, рукава которого проглатывали его руки, а концы штанин волочились по земле. Расцветкой костюм подозрительно походил на «Юнион Джек». Облаченный во флаг Ее Величества, он гордо прохаживался весь день по Бароде, и впервые после побоев, которые навлек на себя в день рождения королевы, он рискнул пофланировать перед офицерским клубом, пока его не прогнали. Выкрикнув на прощание, что никто не посмеет его ударить, ибо это будет оскорблением для святости флага, для ценностей, трепещущих по ветру вместе с флагом. Удивление сменилось яростным негодованием, когда из Сурата пришло решение загадки. Несколько дней тому назад глубокой ночью кто-то украл государственный флаг с вышки перед въездом в военное поселение. Посланные сипаи — возмущение было все-таки не столь сильным, чтобы выгнать из тени офицеров — вскоре отыскали бастарда. Как раз вовремя, потому что он пытался прицепить обрывок флага на уличного пса, которого регулярно подкармливал. Бастарда бросили в тюрьму, и многие придерживались мнения, что это лучшее для него место пребывания до тех пор, пока он не освободит белый свет от своего присутствия. Бёртон был единственным, кто за него вступился, ко всеобщему изумлению. Бастарда следует освободить, доказывал он, поскольку тот не повинен в собственной испорченности, это подарок его родителей, который они вложили ребенку в колыбель. Вместо того чтобы поносить несчастное создание, все они должны извлечь урок из этого неаппетитного случая, а именно что кровь Запада не должна смешиваться с кровью Востока, поскольку такое смешение, господа, порвет в клочья обе стороны, как болезненно узнал это на себе наш «Юнион Джек».

47. НАУКАРАМ

II Aum Dvaimaturaaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

Ему осталось лишь заполнить последнюю лакуну. Совсем незначительную. Можно даже сказать, что все готово. Первая часть его сочинения была почти что завершена. Пожалуй, самое время позволить себе небольшую похвалу. Разве он не имел право быть довольным? Разве не получилось у него создать из Кундалини великолепного персонажа? Ее можно было без стеснения сравнить с Шакунтала, с его — с… Нет. Это уже слишком. Закружилась голова. Он не привык к таким мыслям. Осознание собственного достижения пьянило. Что же еще надо было уточнить? Остался последний вопрос, каким образом Кундалини попала в храм. Видимо, был дан обет. А когда люди дают столь неумеренные обещания? Когда они мечтают о ребенке. Да, это было самое простое и самое изящное решение. Мать Кундалини была бесплодна, и она цеплялась за молитвы, и клялась, не единожды, нет, подобные клятвы повторяются тысячу раз, словно боги глухи или страдают забывчивостью, что если у нее будут дети, она отдаст первую дочь невестой богу. Бог, услышав ее молитвы, проявил относительную щедрость. И дал ровно столько, сколько собирался потом получить. Он подарил ей единственного ребенка, дочь, и этим ребенком мать Кундалини расплатилась за подаренного ей ребенка. Вот это божественная милость! Какая блестящая находка! Голова закружилась еще сильней. Он был полностью доволен.