— Кстати, а эти святые, что это были за люди, чем они занимались и чем заслужили почитание?

Наукарам развернул очередное описание, буднично, как торговец тканями, который наизусть знает все свои узоры, но не строит иллюзий, будто так легко уловить клиента. В его рассказе проскользнуло кое-что, разбудившее творческую мысль лахьи. К раннему вечеру родилась идея. Он даже не стал переодеваться, жены, по счастью, не было дома, положив перед собой свежий лист, он обмакнул перо в чернила. Чудо, написал он, на новом листе, начинается с опасности, с преодоления опасности. С непонятого благословения. С односторонне понятого благословения. Рыбаки плывут на лодке, начинается шторм. Во власти стихии они начинают молиться. Кого они призывают, кого умоляют о помощи? Святого человека из их деревни, единственного знакомого им человека, которого стихия не пугает. Они кидают шторму его имя. Как заклинание. Как пропуск. Они спасаются. Шторм отступает. Рыбаки живы, благодарение святому мужу. Как могут они помыслить, будто бог сжалился над ними, ведь они так редко о нем вспоминают. Они возвращаются в деревню. О чем они будут рассказывать? О шторме, который не кончился их гибелью. О чуде. Волны швыряли лодку, ветер в клочья порвал парус, они пропали бы, если бы не выкрикнули имя святого человека. И они клянутся, что его образ возник перед ними, его голос призывал их не бояться, его присутствие успокоило их, смягчило ярость бури. Они верят в его появление. Как же иначе объяснить чудо, что они выжили. А святой человек? Как реагирует он, услышав о силе, которую ему приписывают? Опускает глаза, отрешенно улыбаясь? Передает через учеников, что услышал отчаянные крики рыбаков и послал им на помощь свой дух? Разве не будут рыбаки ему благодарны? Разве не принесут ему дары? А при следующем выходе в море они с поклоном произнесут его имя. А со временем разве не станут так поступать и окрестные рыбаки? Когда они узнают, что рыбаки из этой деревни возвращаются невредимыми и с хорошим уловом? Святой человек окажется чудотворцем. Вы слышали о том, что лодка перевернулась, рыбаки уже почти пропали, но святой вынул их из пучины мощной рукой своего духа. Вы слышали о том, что он послал дельфинов, которые на своих спинах доставили спасенных на берег? Кто станет возражать таким чудесам? Зачем кто-то станет возражать таким чудесам?

Лахья расправил плечи. Он передохнул, недолго, и перечитал написанное. Полезно, подумал он, надо показать это братьям из Сатья шодак самадж. Они оценят. Многое написано о чудесах, но мало — об их возникновении. А ведь это более чудесно, чем сами чудеса.

50. БОЛЬШИЕ УШИ

Такие лавки необозримы, поначалу видишь скопление мелочей. Которые висят, какие-то деревянные ложки и жестяные кастрюли, все загораживают, заполоняют прилавок, какие-то коробки спичек и куски мыла, передвигаемые туда-сюда, когда продавец ищет карандаш, чтобы подсчитать то, что трудно сложить в голове. Что-то стоит на проходе, тугие мешки, полные риса, чечевицы, нута, корзины с приправами, а где-то между ними, где вроде и места не осталось, громоздятся сладости, стоят огромные кувшины с маслом, откуда отливают по мерке бутыли, протянутой покупателем, а на грубо сколоченных полках у задней стены хранятся самые ценные товары, изысканный табак, лучший чай, финики из Медины. Никакой покупатель не может изучить такую лавку за один раз; он будет многократно возвращаться и скорее из вежливости чем по необходимости спрашивать, нет ли здесь мелассы, и к его удивлению продавец протянет руку в нишу, которая прежде была незаметна, и положит на весы желаемый товар. Продавец — баззаз, родом не из этого города, и открыл лавку не так давно. Но молва быстро разошлась, и все знают, ради чего стоит заглянуть в его дукан — ради фиников, табака, консервированного имбиря и сладостей, и ради самого баззаза, благороднейшего человека, с которым можно восхитительно поговорить. Он никогда не спешит. Он не местный. Может, поэтому так щедр. Если и ошибается, взвешивая, то только в пользу покупателя. А чаще всего, вы заметили, ошибается, когда заходят женщины, и если они сочтут его достойным улыбки. Мирза Абдулла, баззаз, как будто родом из Бушира, наполовину перс, наполовину араб, в каких только местах он не жил, какие только города не посещал по делам торговли, так что знает много языков, но ни одним не владеет полностью. Порой даже путает их. Когда покупателей нет, играет в шахматы с соседом. Обычно выигрывает, хотя больше любит поболтать, чем подумать. Этот баззаз умеет слушать. Его глаза — награда за твой рассказ. Ты ему благодарен, что он тебя выслушал. Ты зовешь его с собой зайти к друзьям после таравих — и он просит соседского сына приглядеть за лавкой, а потом благодарит его так щедро, что мальчишка и уходить не хочет. Сейчас время для серьезных разговоров. Ты берешь его туда, где курят опиум и пьют коноплю. Его общество приятно, наслаждение — сидеть рядом с ним, выкуривая время до последней крохи. Если у него и есть слабость, у этого нового друга, так это ненависть к ангреци. Мужчина должен судить обдуманно. Оценивать, что возможно, а что нет. Надо уметь договариваться. А баззаз не понимает. Он клянет неверных, которые бесчестят страну, паразитов, которые высасывают из страны кровь. Немало таких, кто с ним согласен. Они сидят в тесном кругу, вспоминают Афганистан. Шестнадцать тысяч неверных отступало от Кабула, и лишь один-единственный добрался до Джалалабада. Такие цифры мне нравятся, говорит мужчина с расширенными зрачками, который размазывает слова, как переваренный дал. Так этим ангреци и надо, продолжает другой, по мне, так пусть бы у них было вдвое больше жертв. Это подарок Всевышнего, что им наконец пришлось на себе почувствовать, каково это — терять, каково это — терпеть унижение, каково это — быть бессильным. И все же, впервые заговорил баззаз, это была единственная катастрофа для них, это было исключением. А мы принуждены жить в катастрофе. Вот если бы Синдх мог стать вторым Афганистаном, прерывает его молодой человек с воодушевлением в голосе, вот если бы мы смогли очистить нашу страну кровью фиренги. Это стало бы для них уроком. Баззаз только кивает, поглаживая густую бороду. Человек с расширенными зрачками, он только болтает, это всем известно, но этот юноша — кто знает, в нем есть к чему приглядеться. Один, до сей поры молчавший, вспоминает битву при Миани. Он затянулся пока лишь пару раз и пока суетлив. Нам пришлось оплакать пять тысяч павших. А мы сражались против двух с половиной тысяч ангреци. Как это может быть, что у одной стороны жертв больше, чем вся армия противника? Всевышний не должен был допускать такого, это же невозможные правила игры для нас. Пустословие, бестолковые оглядки назад. Как почти у всех. Лишь немногое готовы действовать, бороться. А баззаз-то не очень разборчив в знакомствах. Он даже заходил к местному своднику и обменял у того свой превосходный табак на ворох сплетен. Мулла Мохаммед Хасан, самый высокий по рангу министр Калата, вот о ком все сейчас говорят. Он питает личную вражду к повелителю, Миар Мехраб Кхану. Он такой хитрец, заставил ангреци поверить, будто Кхан плетет против них интриги в Афганистане. И глупые ангреци — не такие уж они и глупые, джанаб-сахиб, раз победили не только нас, но недавно и сикхов — попались в его сети, они прижали Миар Мехраб Кхана, и он теперь дает сдачи. Отсюда — постоянные нападения. Но он не станет драться в открытую. Я слышал, джанаб-сахиб, ангреци намереваются выступить на Карчат. Ну, если их план уже добрался до тебя, он немногого стоит. В таком случае, разумеется, в городе уже не осталось ни одного борца. Да, этот план явно сорвался. Но я слышал, Мухтарам Кхан узнает о планах ангреци, едва они появятся на свет. А почему бы и нет. Ты думал, кто-то защищен от предателей? Да нет, но мне интересно, чем же можно соблазнить этих ангреци, что им надо предложить? Вот какой он, этот мирза Абдулла, с которым мы проводим наши вечера. Всегда умеет задать главный вопрос.