— Нелепое предположение. Ведь все остальное вроде бы на месте. Та, вторая картина тоже стоит целое состояние, однако же ее не взяли. И вообще не похоже, чтоб в квартире что-то искали.

— Может, кому-то понадобился именно Мондриан. Для какой-то особой цели.

— Какой же?

— Ну, скажем, освободить кота.

— Не думал об этом.

— Весь вопрос в том… Послушай, Берн, в следующий раз бери кофе только в кофейной, ладно?

— Ладно.

— Весь вопрос в том, к чему понадобилось связывать и запихивать его в шкаф. Чтоб тело как можно дольше не обнаружили, да? Но это же глупо.

— Не знаю.

— А эта, как ее, Андреа, она знала, что он в шкафу?

— Возможно. Не знаю.

— Вообще она весьма хладнокровная особа, верно? Одна в квартире, с трупом в шкафу, и тут неожиданно врывается взломщик, и что она делает? Валяется с ним на восточном ковре.

— Абиссинском, — уточнил я.

— Извини. Ну и что нам теперь делать, а, Берн? Что это нам дает?

— Не знаю.

— Ты не говорил в полиции об Андреа?

Я отрицательно помотал головой.

— Я им вообще ничего не говорил. Вряд ли она поможет составить мне алиби. Я мог бы, конечно, попробовать намекнуть им, что был в квартире Эпплинга как раз в то время, когда убили Ондердонка, но к чему бы это привело? Меня обвинили бы в еще одном преступлении. И потом, если б я даже показал им марки, все равно, это не доказательство, что я не убивал Ондердонка до или после ограбления коллекции Эпплинга. К тому же я не знаю ни ее имени, ни где она живет.

— Ты считаешь, что Андреа — не настоящее ее имя?

— Не знаю. Может, и нет.

— Но ведь ты можешь дать объявление в «Войс».

— Могу.

— Так в чем же дело?

— О, ну не знаю я, не знаю! — сказал я. — Кажется, она мне не безразлична, вот в чем.

— Ну, это понятно. Вряд ли ты бы стал валяться на ковре с человеком тебе неприятным.

— Да. И потом, знаешь, я подумал, что не прочь встретиться с ней еще раз. Нет, конечно, она замужняя женщина и все такое, и никакого будущего у нас нет, но я подумал…

— А ты, я смотрю, романтик.

— Э-э… да, Кэролайн. Наверное, ты права.

— Разве это плохо?

— Нет?

— Конечно нет! Я и сама такая же. А знаешь, вчера заходила Элисон. Мы встретились в городе, выпили, а потом я сказала, что мне должны позвонить по очень важному делу, и мы пошли домой. Я думала, что позвонят насчет кота, но так никто и не позвонил, и мы просто сидели, слушали музыку и болтали.

— И тебе наконец подфартило?

— Что ты, Берн! Я даже не пыталась. Просто посидели так тихо и уютненько, ну, ты меня понимаешь. Сам знаешь, каким несносным бывает Юби, к тому же он прямо совсем сбесился с тех пор, как пропал Арчи, так что ты думаешь? Он забрался к ней на колени, свернулся там клубочком и не слезал. И я рассказала ей об Арчи.

— О том, что он пропал?

— О том, что его украли. Вообще, все рассказала, Берн… Ну, просто не могла остановиться. Мне надо было выговориться.

— Понимаю.

— Романтика, — заметила она. — Именно благодаря ей и вращается земной шар, да, Берн?

— Есть такое мнение.

— Ты и Андреа, я и Элисон…

— Андреа ростом около пяти футов шести дюймов, — сказал я. — Стройная, с тонкой талией. Темные волосы до плеч, и она носит их завязанными в такие смешные хвостики.

— Элисон тоже стройная, но меньше ростом. В ней где-то пять футов четыре дюйма. А волосы у нее светло-каштановые и короткие, и она не пользуется ни губной помадой, ни лаком для ногтей.

— Еще бы она ими пользовалась, будучи политэкономической лесбиянкой. А вот Андреа пользуется лаком для ногтей. Правда, насчет помады не помню.

— Мы просто сравниваем внешность наших возлюбленных, да, Берн?

— Просто возникла одна идиотская идея, и я хочу убедиться, что она идиотская.

— Ты подумал, что это одна и та же девушка, да?

— Я же сказал, мысль идиотская.

— Нет, ты боишься признаться в своих чувствах, вот и все. Ведь у тебя уже давно ни с кем не было всерьез.

— Наверное.

— Знаешь, через много-много лет, — сказала она, — когда вы с Андреа будете совсем седыми и старенькими, будете сидеть и клевать носами где-нибудь у камина, вспоминать эти дни и тихонько посмеиваться. И ни один из вас не спросит, над чем это смеется другой, потому что между вами и так все будет ясно, без слов.

— Через много-много лет, — сказал я, — мы с тобой будем сидеть где-нибудь и попивать кофе, и один из нас вдруг пукнет, а второй не спросит, с чего это он, а сразу без слов все поймет и вспомнит об этой нашей беседе.

— И об этом поганом кофе, — добавила Кэролайн.

Когда я подошел к лавке, там надрывался телефон, но не успел я снять трубку, как он замолчал. Мне казалось, что, уходя, я просто захлопнул дверь, и она защелкнулась на автоматический замок, однако, по всей видимости, я все же повернул ключ на пару оборотов, и теперь мне пришлось немного повозиться с замком, что заняло какое-то время. Так что звонивший потерял терпение и повесил трубку прежде, чем я успел подойти к телефону. Я произнес слова, которые люди обычно произносят в подобных случаях, смысл их сводился к маловероятным комментариям относительно происхождения, сексуальной ориентации и особенностей питания (кого, спросите вы? Да никого в частности, так, вообще), а потом я вдруг увидел на полу доллар, наклонился и поднял его. Рядом лежала бумажка, а на ней карандашом было нацарапано, что это плата за три книжки с уличного столика.

Такое иногда случается. До сей поры ни один из подобных анонимных покупателей не был настолько честен, чтобы прибавить к этой сумме торговую наценку, и, если так пойдет и дальше, я, к стыду своему, окажусь невольным соучастником преступления. Я сунул доллар в карман и занял свое место за прилавком.

Телефон зазвонил снова. Я снял трубку и сказал:

— «Барнегат букс», доброе утро.

В ответ мужской голос, грубый и незнакомый, произнес:

— Мне нужна картина.

— Это книжный магазин, — сказал я.

— Не валяйте дурака. Мондриан у вас. И мне необходимо его забрать. Я хорошо заплачу.

— Не сомневаюсь, — ответил я. — Потому как, судя по голосу, человек вы кристально честный. Тем не менее, вас, по всей видимости, ввели в заблуждение, потому как предмета, о котором идет речь, у меня нет.

— Делайте что хотите, но окажите мне одну любезность: не продавайте ее никому, не предложив прежде мне.