Прошло несколько минут. Ни он, ни я не пошевельнулись ни разу.

Когда он снова заговорил, сердце мое затряслось, как испуганная машина; казалось, раньше оно оставалось без движения.

— Что, не по вкусу тебе изящный экипаж? Колючие взгляды Блонди пришлись тебе не по нраву? Ты предпочла снега, не так ли? Я расскажу тебе, что ей нравится, этой принцессе. — Он принялся описывать, что ей нравится, по его мнению. Только на этот раз я уже не ожидала от него слов иных, чем те, которые он произнес. Они не потрясли меня. Что-то у меня в голове по-прежнему тщетно билось в поисках выхода, и я почти не слушала его.

Он повернулся.

— Дверь заперта, — сказал он. — Ключ у меня. Попробуй, отбери. Нет? О, — сказал он, — почему бы тебе не подойти? Боишься, как бы я не сделал тебе больно? Иди, съешь грушу, твоя тусклая кожа станет от этого поярче. — Лицо его неясно виднелось среди теней, в падавшем из окна свете проступали одни глаза. — Уродина, посудомойка, шлюха. Иди сюда, я сделаю тебя посимпатичней.

Он зашевелился. Он кинулся на меня. Я тоже должна двигаться, чтоб ускользнуть от него.

Мы кружили, словно танцоры, пока я не уперлась поясом в край стола. Тогда он вытянул руку, просунул ее мне под капюшон, схватил меня за волосы и рванул с такой силой, что, казалось, он выдерет сейчас все пряди до единой.

Теперь в лившемся из окна свете показалось его лицо, литое, как кувшин, и блестящие глаза.

Он приложил мне ко лбу руку и толкнул, я отлетела назад. Я упала на стол, груши разлетелись в разные стороны, послышался звон разбившейся миски.

Он потянулся ко мне. Он принялся поливать меня спиртным из кувшина, оно потекло по губам, по шее. Он уговаривал меня выпить, подраться с ним. Совершенно не владея собой, я отпихнула кувшин, а он рывком схватил меня за руку, приподнял, а потом толкнул вниз, и так еще раз, вверх-вниз. В голове у меня уже кружил вихрь, он носился среди пустот, не находя ответа…

— Отбивайся же, грязная подстилка.

Он ударил меня по лицу, и, сама того не желая, зная, что именно этого он и добивается, а значит, так делать нельзя, я стала сопротивляться. Ни один из моих ударов не попал в цель. Он отбил все, смеясь и поздравляя меня и обзывая фантастически грязными словами, а потом нанес мне еще один удар, и я перестала дышать; я услышала собственный хрип и почувствовала, как он тянет меня вверх, словно в теле у меня нет костей; затем я поняла, что вишу в воздухе, а он держит меня, но я ничего не могла поделать. И тогда, как в настоящем кошмаре, мне на мгновение захотелось просто умереть, чтобы все кончилось. Но он тряс меня, и тряс, пока я не отдышалась, а потом принялся подбадривать меня, говоря: «Нет, в тебе еще остались силы», и стал описывать все, что произойдет меж нами. Он разорвал на мне корсаж и нижнюю юбку и начал поливать мне спиртным грудь и что-то, висевшее там на шнурке; он говорил, что вымоет меня, грязную шлюху, разве мне это неприятно. Дыхание причиняло страшную боль, и я пыталась высвободиться, к чему он и стремился, и он швырял меня то туда, то сюда, и я на лету ударялась головой то об стену, то об стол, а он принялся есть грушу, и сок потек по его подбородку, а он плевал в меня пережеванными кусками, и из окошка донесся звук… звук из какого-то другого места… звук… звук…

— Проклятье, — сказал он, исчерпав уже все богохульства и экскрементные ругательства. — Что за… — Он выпустил меня, я упала на пол и оттуда увидела, как он подошел к окну и выглянул.

Я ощупала себя. Он укусил меня в плечо, оттуда текла кровь. Я не знала, может, я рассыпалась на кусочки и они валяются по всему полу. Что-то неуместное лежало у меня на груди — какой-то обломок меня самой.

— Чавро, — сказал он. — Умеют выбрать времечко. — Он выругался покрепче. Затем обернулся и быстро подошел ко мне. — Сожалею, голубка, но придется нам управиться быстрей, чем мы собирались. — С улицы неслась мешанина нестройных звуков, которые могли обозначать все, что угодно. Конское ржание, вопли людей. Драхрис рассмеялся. — Раздвинь ноги.

Незастегнутая ширинка на бриджах откинулась в сторону, как надрезанная кожа; налившись кровью, он в запале кинулся на меня, теперь все начнется снова. И в это мгновение, среди безумия, он потянул меня вверх и поцеловал, страстно, с горячностью дикаря, кусая мне губы — но только так нежно… Мне удалось оторваться от его рта, и я пронзительно закричала «нет» и повторяла это слово опять и опять, царапаясь и отбиваясь, а он уже не препятствовал мне, он занялся своим делом, но иначе, чем обещал, просто как Гурц, обычным образом, который вполне приемлем, но только не с этим человеком, никогда.

— Ах, красавица моя, — простонал он.

Рука его сжала мне горло, и мои вопли захлебнулись; в мозгу у меня пылал огонь, какая-то страшная сила начала набухать во мне, словно невиданный нарыв, который непременно прорвется… От ужаса я вцепилась в него и почувствовала в руке амулет Вульмартис — ремешок лопнул… (С нижнего этажа доносился грохот и топот, но я слышала только, как надрывается криком мое сердце.) У меня больше ничего не нашлось, чтобы ударить его, чтобы остановить этот льющийся в меня поток лавы, подобный смерти… поэтому я принялась колотить его по шее и по плечам эмалево-железной богиней…

Драхрис приподнялся надо мной и будто бы захлебнулся; я было приняла это за мужской оргазм. Но потом увидела, как из-под левого его уха струей брызнула кровь. Алая жидкость прочертила дугу через всю комнату. Он откатился в сторону, рывком высвободившись из меня; схватился за шею, выпучив глаза.

Я перевернулась на бок, свесила голову и увидела, что из-под ног Вульмартис, которую я сжимала в руке, выскочил стальной клинок, когда я нечаянно надавила в нужном месте. Оказалось, что амулет Джильзы представляет собой нож, которым я вскрыла артерию на шее обидчика и нанесла ему смертельную рану.

Я ничего не почувствовала, когда он попытался проползти по полу. И фонтан крови забил сильнее, потом слабее. Он силился закричать, позвать меня. Глаза его широко раскрылись, потом они застыли. Я ничего не чувствовала. Совсем ничего, даже когда в последнем, похожем на спазм рывке он устремился вперед… и рухнул меж двух залепленных снегом сапог, возникших на пороге.

5

Оказалось, что сапоги эти принадлежат не другу Драхриса, не кому-то из чаврийцев. Там в ожидании стоял Мельм, лицо его совсем посинело от холода, он обмотал руки полосками меха поверх бинтов. Он пристально смотрел на меня. Он видел меня.

— Ты убила его, — сказал он. И носком сапога отпихнул Драхриса в сторону. — Все это время я думал, — проговорил он, — что вы с ним… как я и подозревал. Но ты кричала, кричала «нет». И защищала свою честь. — Мельм прошел через комнату, поднял меня, привел в порядок задранные юбки, все очень пристойно, словно оправляя какую-нибудь оборку, а я зачем-то пыталась запахнуть корсаж. — Мой полковник говорил, что ты не из таких. Я не поверил ему. И вот. Не волнуйся. Здесь побывали чавро, они перебили всех, кто находился на улице. А двое зашли в дом, ну так я с ними управился. Все подумают, что этот погиб в стычке, как и его отряд. Никому не придет в голову, что какая-то девчонка, честная девушка, справилась с ним. — Он поднял мое пальто и укутал меня, словно одевая драгоценную статую, которая не может сама о себе позаботиться. (Он привел в порядок и одежду Драхриса, застегнул все пуговицы, будто упаковал посылку.)