Оставшуюся часть вечера я помалкивала, кожей ощущая настороженное отношение ко мне наших гостей, поневоле вспоминая родителей Карла и свою неловкость в общении с ними — после того, как Карл выложил им мою тайну. Едва за Джимом и Тиной захлопнулась дверь, я набросилась на мужа:

— Карл, ты прекрасно знаешь, что я ненавижу говорить о своем писательстве. Какого черта ты затеял этот разговор?

— Господи, а чего ради все держать в секрете? По-моему, тебе есть чем гордиться. — Он вдруг вышел из себя, и на его лице я увидела отражение собственной злости. — Скажи на милость, что ты имеешь против них?

— Да ничего я не имею против них, дело вообще не в них. Как тебе известно, я даже нашей соседке Лиз про роман не говорила.

— А выглядело все так, будто они в чем-то виноваты. После ужина ты словом не обмолвилась ни с Джимом, ни с Тиной.

Его оскорбительно-покровительственный тон довел меня до белого каления.

— Да они, черт бы их побрал, смотрели на меня так, будто у меня выросла еще одна голова! Стоило мне заговорить о Ребекке Фишер…

— Именно. По-твоему, это их вина? — оборвал меня Карл. Потрясенная, обиженная до глубины души, я не знала, что сказать. — Если вдуматься, Анна, это не совсем нормально. Нет, я не против твоего расследования, но…

— Ах вот как! Большое тебе спасибо. Надо же, ты, оказывается, не против! Ну-у-у, это совершенно меняет дело. Я бы никогда и не помышляла о книге, не испросив твоего разрешения.

Я повернулась к нему спиной и зашагала в гостиную. Щеки пылали, в висках стучало. При слабом свете настольной лампы очертания мебели в углах как бы размылись, а на потолке над диваном и креслами мерцала причудливая многоцветная корона. Когда вошел Карл, я сидела кресле, уставив неподвижный взгляд в стену. На некоторое время гнетущее молчание нависло над нами. Он заговорил первым, и голос его звучал примирительно.

— Послушай, Анни, давай прекратим споры на эту тему. Такое впечатление, что последние дни мы половину своего времени тратим на перебранку по поводу новых фактов для твоего романа. — Выражение его лица вдруг изменилось, став одновременно практичным и вдохновенным. — А давай в следующий уик-энд съездим куда-нибудь, отвлечемся? Как насчет того, чтобы прошвырнуться в Париж? Завтра забронируем отель и билеты, в субботу от Ватерлоо доедем до поезда Евростар[23]и…

— Боже мой… — Из женщины в праведном гневе я превратилась в женщину, кругом виноватую. Я ведь хотела рассказать ему о планах на субботу, да все дожидалась благоприятного момента. — Поверь, мне очень жаль, я еще вчера собиралась рассказать тебе, но совсем забыла. Дело в том, что в субботу я еду в Тисфорд. Мне надо выехать из дома примерно в семь утра. У меня встреча с человеком, который знал Ребекку.

Несколько секунд Карл молча смотрел на меня. Я видела, что сейчас в нем борются досада и замешательство и неясно, что возьмет верх.

— А нельзя все выяснить по телефону?

— Нет. — Я заняла непробиваемую оборону, будто он мог силой заставить меня отказаться от поездки, и заговорила с решительностью человека, защищающего себя в суде без адвоката. — Карл, я должна туда поехать. Личное общение и беседа по телефону — далеко не одно и то же, от разговора по телефону будет мало проку. Кроме того, я хочу побывать в Тисфорде.

— Допустим. А почему не съездить туда на неделе? Господи, ведь суббота и воскресенье — единственные дни, когда мы можем побыть вместе.

— Я сказала, что мне очень жаль. Но я уже договорилась, и все решено. Да и стоит ли ругаться? Не последний уик-энд в жизни, будет и следующий.

— Нет, не будет. — В его голосе звучала обида. — В следующие выходные приезжает Петра.

— Тогда, значит, через один. В чем проблема? — Мое чувство вины, ослабевая, сменялось раздражением и досадой; он буквально припер меня к стенке. — Нечего строить из себя мученика, Карл. Я еду всего на один день, а не на месяц.

Дело было не в том, что я сказала, важно было, как я это сказала. Атмосфера вдруг заискрила невысказанным, но очевидным: с этой минуты Карлу плевать на то, что для меня крайне важно, и он уяснил тот факт, что Ребекка значит для меня больше, чем романтический уик-энд вдвоем. Долгое молчание было томительным для нас обоих.

— Ладно, давай спать, — наконец безразличным тоном произнес Карл. — Свет я здесь выключу.

Я быстро прошла в ванную, щелкнула выключателем и, закрыв за собой дверь, прислонилась к ней спиной. Несколько секунд я стояла, делая глубокие, как после быстрого бега, вдохи. С одной стороны, понятно, что мне следовало раньше сказать Карлу о поездке в Тисфорд, а с другой стороны — с чего он так взвился?! В конце концов, это одна-единственная суббота из многих в нашей с ним жизни, к тому же я и договорилась о встрече с Мелани только вчера. По сути, предметом нашего спора были вовсе не сорвавшиеся выходные в Париже. Если бы в субботу мне понадобилось уехать хоть к черту на кулички, это не вызвало бы такого бунта — в том даже случае, если б он заранее запланировал что-либо на этот день, а я в последнюю минуту сообщила, что занята.

Вот что хуже всего: знать, что он переживает и злится, а его нападки — дымовая завеса, скрывающая истинные чувства. Итак, значит, мне отводится четко расписанная роль жены с ограниченными интересами. Классическая ситуация из «мыльной оперы», вызывающая скорее досаду, а не волнение. Я чувствовала, что Карл пытается гнать от себя мысли, что возможен иной вариант жены. Его вообще пугали ситуации, которые он не мог совместить со своим личным опытом и для которых не находилось места в картотеке, аккуратно выстроенной в его голове.

Теперь я точно поняла, что Карл с недоверием отнесся к моим исследованиям для книги и ко всему, связанному с романом, поскольку я занялась этим практически сразу после нашего переезда сюда. Я представила, как Карл проводит параллель между моим прошлым и моим настоящим: ведь тогда, как и сейчас, я была вырвана из привычного окружения, лишена всего, что я знала и к чему привыкла. Видимо, он решил, что похожая ситуация может иметь похожие последствия. Эта мысль привела меня в бешенство. Он же ничегошеньки не знает о том периоде моей жизни, помимо того, что я сама ему рассказала, — а я пересказала лишь бледные факты, поскольку описать эмоции нереально. И кому, как не мне, знать, что между тогда и теперь нет ничего общего.

В миллионе световых лет от дома, который я никогда по-настоящему не ощущала домом, я испытала небывалый страх — словно абсолютно все связи с чем-то близким и привычным разом перерублены, и я брошена на произвол судьбы. Вместо новой яркой жизни, о которой я мечтала с самого детства, — океан серости, простирающийся во все стороны до самого горизонта. Закрыв глаза, я с дрожью параноика в мельчайших подробностях увидела маленькую безликую комнату, в которой жила; вспомнила, каково мне было там по вечерам, как малейший шум заставлял бешено колотиться сердце. Уж мне-то известно, каково быть одной в громадном мире, и чувствовать, как начинают коробиться мозги.