Де ла Крус повиновался и указал пальцем на строку. То был 384-й стих Первой песни «Энеиды».

«Сам, безызвестен и нищ, по Либийской степи скитаюсь, / Изгнан равно из Европы и Асие… / Жалоб дальнейших Венера не перетерпев, так, скорби в средине, вмешалась: / „Кем ты ни будь, ты не против (верю я) воли бессмертных. / Воздух живительный пьешь, если прибыл Тириев к граду. / Только ступай и отсюда явись на порогах царицы“.

Иннес умолкла. Положила томик на стол. Задумалась, нервно теребя в руках лиловый шелковый платочек, и сказала:

— Мало мне было одной соперницы… Появится еще и Дидона[41].

— Иннес, поверьте, мужчина храбр и силен с врагами, а перед женщиной слаб, как ребенок, тем паче, если она не совсем ему безразлична…

Де ла Крус взял со стола Вергилия и предложил графине открыть страницу. Та послушалась.

— Нет, нет! — он хотел было захлопнуть книгу.

— Читайте, Педро! — решительно потребовала Иннес.

— Клянусь небом, это невозможно!

— Читайте! — требовательно зазвучал голос Иннес.

— «Молвив, к ложу припала лицом. „Умрем без отмщенья, / Все же умрем, — говорит. — Так, так, сладко идти в царство теней. / С моря пускай вопьет это пламя очами жестокий / Дардан и нашей с собой пусть уносит он призраки смерти!“ / Молвила так, и вот между слов таких видят служанки, / Что на железо упала она, что кровью дымится / Меч и обрызганы руки…»[42]

Де ла Крус еле слышно закончил чтение и, оторвавшись от книги, к своему великому изумлению, вместо удрученного лица увидел, как торжествующе сияют глаза Иннес.

— Я счастлива и буду ждать спокойно! В карете у меня лежит оружие. Я привезла его вам. Никогда с ним не расставайтесь!

Де ла Крус не понимал, в чем причина произошедшей в ней перемены, и графиня это видела. Чистым, звонким голосом она произнесла:

— Вы ужаснулись, мой дорогой, полагая, что моя кровь обагрит эти руки, а ведь в этом стихе умрет Дидона, умрет та, которую вы встретите. Оставьте же ее, чтобы ко мне вернуться, — графиня прижалась к груди капитана. — Можно попросить, чтобы меня кто-нибудь проводил? Не вы, прошу вас, не покидайте каюты! И пусть Бог хранит вас! Я буду молиться…

— Бартоло! — позвал де ла Крус, точно зная, что его слуга находится рядом. — Бартоло, пригласи Девото.

— Андрес вам послан небом! Он так изменился. Иногда мне даже кажется, что это другой человек. Вы оказались сильнее его невзгод, и ваша жизнь служит для него хорошим примером. Я спокойна. Рядом с вами настоящий Ахат![43]

Вошел старший помощник.

— Прошу тебя, Андрес, — де ла Крус впервые обратился к своему другу на «ты», — проводи графиню Иннес, и мы тут же отплываем!

— Вы делаете мне честь, капитан!

— Оставь это, Андрес, обнимемся! Пусть графиня благословит нашу дружбу.

Девото так захлопал де ла Круса по спине, что о преданности испанца впору было судить по силе ударов.

— Чаще давайте о себе знать, дорогой Педро. Пишите Марии. А если что-то изменится в ваших планах… вы знаете, как найти меня в Мадриде, — с этими словами Иннес поцеловала капитана, перекрестила его и вышла из каюты.

Девото вернулся в каюту вместе с Тетю и Медико. Старший помощник нес в руках два изящных ящичка, инкрустированных малахитом и морской черепахой. Друзья открыли их и обнаружили в одном пистолет, а в другом — стилет с позолоченной рукояткой.

— Дютревиль![44]Это, должно быть, одна из его последних работ. Трехствольный, кремневый, с поворотными стволами, — восхищенно стал объяснять Тетю. — Одна полка. Колесцовый замок — безотказен! Превосходная вещь!

Ложе из черного дерева, слоновой кости и драгоценных металлов удобно скользнуло Тетю на ладонь.

— Стилет работы испанского мастера. Я с ним знаком, — сказал Девото. — Он из Толедо. Так вытравливает по клинку орнамент с золочением и чернением только Педро де Торо!

— Ну, капитан, держитесь! Такой подарок не стыдно принять и королю, — заметил Медико.

Де ла Крус словно очнулся, положил руку на плечо Хуана и произнес:

— Друзья мои, вперед! Там наше счастье! Свистать всех наверх! Снимаемся со стоянки!

Тетю первым протянул руку, ее взял Девото, Хуан и де ла Крус положили свои руки сверху. Дверь каюты была открыта, и Девото громко отдал приказ:

— Боцман! Все наверх! По местам стоять!

Тонкий, пронзительный свист серебряной дудки боцмана вызвал экипаж к жизни. Дробный топот бегущих ног, веселые реплики на ходу, мысль о предстоящем скором деле… Чаще застучали сердца. У Тетю увлажнились глаза. Де ла Крус глубоко вздохнул и поднялся на мостик:

— Трап поднять! Отдать концы!

Как только «Каталина» отошла от причала, капитан приказал:

— Поставить бизань! Фок-рей на фордевинд левого галса!

Командиры обеих мачт тут же повторили команды капитана.

— Фока шкот, фока галс отдать! На брасы, правые! — неслось в темноту, где уже проворно работали матросы.

Когда «Каталина» приблизилась к выходу из гавани, ей просигналили со стен укрепления мыса Пунта. На корабле ответили. И было слышно только, как заработала лебедка, опускавшая цепь на дно залива, чтобы выпустить «Каталину».

В эту ночь де ла Крус и его команда надеялись на первую удачу. «Каталина» должна была уйти из Гаваны так, чтобы ее не заметили патрульные суда англичан.

Используя ночной бриз, дувший со стороны суши, «Каталина» с погашенными огнями, прибавив парусов, держась берега, спешно уходила на запад.

Команде было приказано находиться на своих местах, и в полночь, когда на судне пробили первые склянки, с бака донеслись негромкие слова песни:

«Вперед, вперед, не зная страха. Нас ждет победа впереди!»[45]

— Боцман! — позвал де ла Крус. — Разъясните матросам, что мы на корсарском судне! Здесь можно петь любые песни, но не разбойничьи.

— Я подозревал, что многие из них плавали под черными парусами, — заметил Тетю.

— И все-таки команда мне нравится. Каждый храбр и знает свое дело. Что бы ни привело их ко мне. Тетю, я сделаю из этих матросов преданных нам людей! И вы мне в этом поможете. Меня тревожит другое. Один из них, и хорошо, если только один, — английский шпион…