Нимандр не собирался предупреждать Чика об угрозе. Это их игры, их раны.

«Да, брат, пусть сами разбираются. Нам своих проблем хватает».

«Фейд, мне тебя еще раз придушить, чтобы ты замолчала?»

«Если тебе так хочется».

За опушкой расстилался луг, спускаясь к далекой реке или ручью. Поле на противоположном берегу было засажено какими-то странными растениями с широкими лилово-синими листьями. Тут и там на крестах висели пугала – так много, что напоминали солдатский строй. Ровные колонны неподвижных фигур, замотанных в тряпье, производили жуткое впечатление.

Чик, сощурившись, разглядывал далекое поле и часовых в лохмотьях. Звякнула цепочка, светящимися расплывчатыми кругами завращались кольца.

– Кажется, там, с дальней стороны, есть тропа, – сказал Клещик.

– Что это за растения? – спросила Араната.

Никто не знал.

– Зачем там столько пу́гал?

И снова никаких мыслей.

Чик продолжил путь, остальные за ним.

Вода в ручье была темно-зеленая, почти черная, весьма неприятная на вид. Зачерпывать и пить ее никто не отважился, да и переходить решили не вброд, а по камушкам, даром что мелко. Поднявшись по склону к полю, путники увидели, что над каждым растением, облепляя светло-зеленые цветы, роятся тучи насекомых.

Подойдя ближе, тисте анди замедлили шаг. Даже Чик остановился и замер.

Пугала были сделаны из живых людей. Тела – руки, ноги, головы – туго закутаны в грубое тряпье, из-под него сочится нечто черное и стекает на землю. У некоторых пугал лица опущены вниз, и с бинтов в области носа свисают густые капли.

– Ими подкармливают растения… – еле слышно проговорил Клещик.

– Это кровь? – спросил Нимандр.

– Не похоже, хотя и кровь там тоже может быть.

– Тогда они еще живы.

Но уверенности не было. Ни одно из пугал не пошевелилось, не повернуло головы на их голоса. В воздухе пахло смертью и разложением.

– Нет, они не живы, – сказал Чик, останавливая цепочку.

– Тогда что течет из них?

Чик шагнул на узкую дорожку, пересекающую поле. Нимандр нехотя двинулся за ним, остальные – следом. Когда они оказались среди трупов и высоких растений, воздух вдруг наполнился крошечными сморщенными насекомыми, которые бились о лица, оставляя холодные и влажные следы.

Кашляя и зажимая рты, путники поспешили убраться оттуда.

Ноги утопали в вязкой черной грязи, комьями облеплявшей мокасины. Спотыкаясь и скользя, тисте анди все-таки забрались вверх по склону, перемахнули через холм, спустились в канаву и вышли на дорогу. По обе стороны от нее простирались поля, на каждом по войску мертвецов. Тысячи опущенных голов и бесконечный поток черных слез.

– Матерь помилуй, – прошептала Кэдевисс. – Кто мог сотворить такое?

Нимандру снова вспомнилась цитата из Андариста.

– «Любая жестокость неизбежна. Всякое мыслимое преступление рано или поздно будет совершено».

– Сам думать для разнообразия не пробовал? – проворчала Десра.

– Он ясно видел…

– Андарист променял свою душу на мудрость – так ему казалось, – вмешался Чик, щелкнув цепочкой. – Возможно, он был недалек от истины. Но даже в этом поступке чувствуется… необходимость.

Клещик хмыкнул.

– Вот, наконец, и появилось слово, по смыслу противоположное благоразумию. Необходимость.

За жутким воинством и мертвенно-синюшными растениями примостился городок. На фоне покрытых лесом холмов он выглядел тихим, почти идиллическим. Над соломенными крышами вился дымок, по главной улице ходили люди.

– Думаю, нам не стоит ни с кем разговаривать, – сказал Нимандр. – Мне не хотелось бы очутиться на шесте над каким-нибудь растением.

– Этого не случится, – сказал Чик. – Нам нужны припасы, и у нас есть чем заплатить. Кроме того, нас все равно уже увидели. Пойдемте. Если повезет, здесь найдется что-то вроде постоялого двора.

С боковой улицы им навстречу шел пожилой мужчина в обтрепанной бордовой рясе. Из-под полы выглядывали голые бледные ноги, но ступни были измазаны черным, как и до смешного крупные ладони. Длинные седые волосы, грязные и нечесаные, торчали в разные стороны.

При виде тисте анди его бледно-голубые глаза расширились, и старик, размахивая руками, что-то закричал на незнакомом Нимандру языке. Произнеся несколько фраз, он отчетливо выругался и перешел на ломаный андийский.

– Торговцы из Черного Коралла всегда рады! Город Морско счастлив видеть гостей и родичей Сына Тьмы! Идите сюда!

Чик жестом приказал всем следовать за ним.

Старик развернулся и с безумной улыбкой поспешил в сторону городка.

На главной улице собирался народ. Люди молча глядели на пришельцев, затем расступились, пропуская их. В лицах жителей Нимандр увидел такую безучастную тоску, а в глазах – такое опустошение и неприкаянность, что вынужден был отвернуться.

Руки и ступни людей были испачканы, у многих вокруг губ что-то чернело, как будто вместо рта зияла разверстая пасть – или бездна.

– Новая эра, торговцы! – вещал старик в рясе. – Богатство! Бастион. Вереск. Обзор тоже восстает из пепла и костей. Сейманкелик, дар Умирающего бога. Многие жертвы. Все добровольные – о да, добровольные. Такая жажда!

Они вышли на широкую площадь. Посреди нее на пьедестале из известняковых плит возвышался кирпичный колодец. Со всех сторон его окружали решетки, на которых сушились срезанные растения – их клубни напоминали сморщенные детские головы, высушенные на солнце. Старухи зачерпывали воду из колодца и по цепочке, вьющейся между ко́зел, передавали ведра в приземистый храм. Пустые ведра возвращались назад.

– Раньше посвященный Паннионцу, – пояснил старик в рясе, указывая на храм – пожалуй, единственное каменное строение в городке. – Больше нет! Теперь Умирающий бог лежит в Бастионе. Я смотрел на него. На его глаза. Хотите слезы Умирающего бога, друзья мои? Такой спрос!

– Что за кошмарный ужас здесь творится? – прошептал Клещик.

Нимандр пожал плечами.

– Скажи, мы похожи на торговцев?

– Откуда мне знать?

– Он думает, что мы из Черного Коралла, Нимандр. Сын Тьмы… Наши родичи стали торговцами!

– Возможно. Но чем они торгуют?

Старик – судя по всему, жрец – провел их мимо храма к полуразваленному постоялому двору.

– Мало торговцев здесь, на восток, да. Но крыша хорошая. Я позову служанок, повара. Есть таверна. Открывается полночью.

Вся мебель в постоялом дворе была укрыта толстым слоем пыли, половицы, усыпанные мышиным пометом, скрипели. Жрец задержался на входе и, сложив огромные руки на животе, покачивал головой. Улыбка с его лица так и не сходила.