это быть частью целого. Огромного. Древнего. Семейные легенды, семейная история. Родовое гнездо. Мы впитываем это с молоком матери. Это как быть частью огромного механизма. По отдельности — бесполезные винтики, а вместе — железный кулак.

Ага, почти как армия.

— Но этот кулак делает тебя несчастной. Ну, или очень пьяной, во всяком случае, — заметил я.

— Делает, — печально мотнула головой боярышня. — Но я — Нарышкина. И я не смогу быть вне рода. Я не умею.

— Что ж, тогда я могу только пожелать тебе быть сильной, — сказал я, придерживая девушку, которая в очередной раз попыталась завалиться на подвернувшемся каблуке.

— Спасибо, — опять вздохнула она.

Так я и отконвоировал боярышню до общежития. К счастью, жили мы в одном здании, но на разных этажах, которые делились по полу жильцов, почти как купе у поездов в моем прошлом мире.

Пока боярышня, шатаясь, как полынь на ветру, искала в крошечной сумочке ключ от комнаты, я кинул взгляд на часы, висевшие на стене этажа.

Шесть утра.

В принципе, можно даже успеть принять душ и переодеться. И надеяться, что Нарышкина протрезвеет достаточно, чтобы на завтраке быть в состоянии выслушать и передать отцу мое предложение.

Глава 20

Как бы оптимистично я ни был настроен, какой бы ни был освежающе-бодрящий душ, идея полежать «5 минуточек» была фатальной. Глаза я разлепил в одиннадцатом часу и то, потому что Иван чем-то грохотал в комнате. Судя по звукам — скатился с кровати на пол.

— Ты жив? — спросил я, рассматривая потолок и проверяя рукой рюкзак, который я положил себе под голову, прежде чем прилечь полежать.

— Местами, — отозвался боярич, матерясь и, судя по звукам, двигая мебель.

Спустя четверть часа мы встретились в коридоре, чтобы дойти-таки до столовой.

— Надеюсь, там еще кормят, — мрачно заметил я, чувствуя, как желудок намекает, что молодость, это, конечно, прекрасно, но такими темпами ее надолго не хватит.

— Должны. Тут же аристократы учатся. А у нас в крови раньше обеда не вставать.

— И завтракать исключительно шампанским? — спросил я.

Новиков хохотнул.

— Ах, если бы…

Удивительное дело, но столовая действительно работала и, как оказалось, завтраки в выходные подавала до полудня, плавно переходя в обеды. И, что интересно, мы с Иваном были не самые последние. Точнее, мы вообще были не последние — можно сказать, что мы пришли вовремя.

— Утречко, — голосом умирающего поздоровался Тугарин.

— А я смотрю, ночь удалась у всех, — усмехнулся я, опуская поднос на стол.

— Кто бы говорил, — отозвался Ермаков.

— М? — приподнял я брови.

— Александр, все общежитие видело, как вы с Марией под ручку вернулись в шесть утра, — прищурилась Демидова.

— Виновен, — согласился я, беря приборы в руки, — не мог оставить ее трезветь на лавочке. А надо было?

В ответ виновница сплетен издала нечленораздельный звук, не поднимая головы с локтя на столешнице.

— Мария! — с укором произнесла Дарья.

— Ну что? — ответила Нарышкина, не поднимая головы. — У меня трагедия личного характера.

— У тебя не трагедия, а кошмарный характер. Это неприлично! — нахмурилась княжна Демидова.

— Дарья, сжалься, — пробормотала боярышня, с трудом выпрямляясь, чтобы покрасоваться отпечатком рукава на щеке и выпить кофе из стоящей рядом чашки.

— Я думал, что вас до понедельника не будет, — заметил я, разрезая пополам хрустящую французскую булку, чтобы на обе половинки положить толстый-толстый кусок буженины.

— Родственники хороши в небольших дозах, — вздохнул Лобачевский, размешивая в чашке чая сахар.

— Ага, как лекарство, — хмыкнул Юсупов.

Остальные молодые аристократы покивали, и было видно, что каждый думает о своей печали. И если их печаль лежала в плоскости проблем отцов и детей, то моя заключалась в том, как бы потратить кучу денег, чтобы заработать две кучи.

— А вот у меня вопрос личного характера, — медленно проговорил я, — к тебе, Мария.

Мария мгновенно ожила, а остальные присутствующие от вежливого любопытства аж дыхание затаили.

— Скажи, могла бы ты узнать, продадите ли вы мне одно помещеньице?

Вежливое любопытство медленно переходило в шокированное молчание.

— Я не могу сказать вот так слету… — растерянно проговорила боярышня. — А что за помещеньице?

— Да подвал один, ничего интересного, — отмахнулся я. — Думаю, не сделать ли винный погребок. Ну, или пивной подпол.

Шокированное молчание плавно переходило в конкретное охренение. Нарышкина, кажется, окончательно протрезвела от моих слов.

— И, кхм, по какому адресу тебе нужен тот подвал? — ровным голосом поинтересовалась Мария.

— А вот первый на Сергиевском переулке. Там еще домик с таким двором-колодцем…

БДЗЫНЬ!

Княжич Юсупов выронил вилку из рук, но не обратил на это внимание. Алмаз смотрел на меня, выпучив глаза, и я прям чувствовал, как его распирает от вопросов, которые он не может тут задать.

— Сергиевский переулок — это же очень дорого, — округлила глаза Нарышкина, выделив ключевое слово интонацией.

— Я понимаю. И все же, не будешь ли ты любезна уточнить, не выставляется ли оно, случайно, на продажу?

— Хорошо… — растерянно пробормотала боярышня, беря в руки телефон и наколачивая наманикюренными пальцами сообщение.

— Спасибо, — поблагодарил я девушку. — А теперь нам с Иваном, кажется, пора. Разумовский ждет на очередную экзекуцию.

И под красноречивое молчание всей компании я покинул столовую.

Москва, Лубянская площадь

Несмотря на то, что Виктор Сергеевич Нарышкин был человеком очень занятым, своим людям он всегда старался уделить немного неформального времени. Это весьма положительно сказывалось на энтузиазме сотрудников, да и на репутации боярина тоже.

Ведь для большинства простых служащих попить кофейку или выкурить сигаретку с начальником, да не просто начальником, а главой внутренней безопасности — это практически предел мечтаний. Лучше карьерного роста, премии и отпуска вместе взятых.

Так что Виктор Сергеевич не скупился и инвестировал свое, зачастую личное время, в людей, а те радостно инвестировали уже свое личное время в его карьеру.

Но были и такие сотрудники, с которыми боярин Нарышкин проводил личное время для личного же удовольствия. И без всяких там двойных смыслов. Это была та категория подчиненных, которых принято называть «своей командой». С которыми ты начинал свой карьерный рост, укреплял позиции, набивал шишки, добивался первых побед… Твои люди, о которых ты будешь заботиться почти так же трепетно, как о собственном роде. Потому что зачастую человека высокого поста, не важно, политик это или генеральный директор, делают успешным не только личностные качества, но и его команда.

— Умный пацан, — покачал головой Виктор Сергеевич, задумчиво смотря на шахматную доску. — Откуда такой взялся?

— Из приюта, — усмехнувшись, ответил ему собеседник.

Собеседником боярина был мужчина во всех отношениях безликий, серый. Даже фамилия у него была говорящая: Серов. Антон Васильевич Серов.

— Из приюта? — приподнял брови Нарышкин. — Давно ли у нас в приюте такое хорошее образование дают?

— Здесь дело не в приюте, — покачал головой Серов. — Это же не академические знания. Это… что-то навроде жизненного опыта. Или волшебной чуйки.

— Вот как? — боярин пододвинул черную пешку и сделал приглашающий жест собеседнику.

— Я смотрел допросную запись его разговора с Лютым. Парень четко знает, где можно поднажать, где отступить. И этот его визит в клуб — никаких лишних телодвижений. Вырубил охрану, задал вопросы и вышел через парадную дверь. Ну разве что сейф обчистил, но тут на его месте любой бы так поступил. А уж когда у тебя за душой ни гроша — тем более.

— Но вместо того, чтобы устроить кутеж и рвануть к актрисам в номера он знаешь, что сделал?

— М? — Серов шагнул белым конем и откинулся на спинку кресла, ожидая хода своего начальника.

— Он через Машку сделал предложение о покупке помещения.

— Зачем оно ему? — удивился Антон Васильевич.

— Легализовать бизнес, — усмехнулся Нарышкин.

— Мысль интересная. При большом желании можно просочиться мимо закона об игорных домах. Но смысл?

— Представь, как у нашего старого друга будет пена изо рта идти?

— Ну побесить — святое, конечно, — с сомнением проговорил Серов. — Но к делу-то не пришьешь.

— Не пришьешь, — согласился Нарышкин. — Но мы же с тобой хорошо его знаем. Он не только пузыри надувать от бешенства будет, он еще попробует свой клуб обратно отжать.

— Рисково.

— Самолюбие, друг мой, которое прищемил наш весьма прелюбопытный юноша, будет требовать сатисфакции. А когда человек во власти эмоций, он что делает? — боярин Нарышкин сдвинул еще одну пешку.

— Ошибается, — усмехнулся, Серов.

— Именно, — Виктор Сергеевич накрыл пальцем острие короны своего черного короля. — А пацана надо забрать себе. Нечего силовикам