Взять хотя бы дядюшку Стефана, при каждой встрече сладострастно лобызавшего Марысю, слишком часто сажавшего ее себе на колени и слишком сильно прижимавшего к себе. Как только он появлялся у них в доме, Марыся исчезала в своей комнате. Но тут же раздавался мамин голос: «Доченька, посмотри, кто пришел, ну поздоровайся же». Только что не разденься! Марыся нехотя выходила из комнаты, мысленно приканчивала дядюшку Стефана кухонным тесаком, которым разбивают кости. Четвертовала его косилкой, перерезала пополам садовым секатором. Ворчала под нос проклятия. Несколько раз смотрела на него, собрав все свои страшноватые мысли, пока дядюшка не спал с лица. И все это продолжалось до тех пор, пока после очередного посещения, когда Марыся обдумывала самые жестокие пытки, дядя не умер. Пришел домой, включил «Новости» и умер в кресле. На похоронах Марыся помахала вслед его гробу и купила себе в награду рахат-лукум. Хорошая работа, Марыся, так держать.

Однако не всегда убийственный взгляд работал на благое дело. Как-то раз ее любимый хомячок Пимпусь обгрыз ей шнурки на новых ботинках, и девочка в сердцах крикнула ему: «Плохой хомяк, плохой, плохой». Не пережил, бедняга, ночи. К утру уже гнил в опилках.

Марыся боялась, что уличная толпа может так сильно ее достать, что она неосмотрительно взглянет в глаза пихнувшему ее человеку, и все. Поэтому она всегда ходила с опущенной головой, стараясь особо не глазеть по сторонам. Действительно, зачем дразнить судьбу.

Она открывала дверь, набирала в легкие воздух и врезалась прямо в клубящую толпу. Все или на рынок, или с рынка. И Марыся тоже быстрым шагом переходила улицу. В руке листок бумаги со списком покупок, на плече сумка с большой надписью «Barbie — never forget».[46]Скорость она набирала у первых цветочных киосков. Совсем низко опускала голову и торпедой проносилась мимо памятника Сентябрьских баррикад, остатков стены зеленного базара и горящих лампадок. Незаметно подходила к лампадкам и пинала их с такою силой, что те со звоном разбивались о кирпичи. Разумеется, никто ничего не слышал и не замечал. Там даже бен Ладен мог бы пять раз взорваться, а люди пошли бы себе дальше.

На Охоте ничто никого не взбудоражит и мало что заденет. Например, когда куча подростков дралась в круглосуточном магазине на Вавельской, усталый продавец только выбивал чеки да отсчитывал сдачу. А парни друг друга по башке бутылками охаживали, розочкой орудовали, резали руки стеклом, ни дать ни взять Дикий Запад с его правилом «Не стреляйте в продавца». Потому-то пан Генек с таким спокойствием обратился к остальным посетителям: «Вы только в полицию не звоните. Я их здесь всех знаю, ребят этих. Они сами разберутся, не будем раздувать».

Так что разбитая лампадка — это, ей-богу, как муха насрала. На самом деле не будем раздувать.

Как и каждая девочка в ее возрасте, Марыся ходила в школу. Как она училась — неизвестно, да и чему там могут научить в наше время, я вас умоляю. Дополнительных занятий у нее не было, языками не владела, с пианино тоже не в ладах. Сидела на уроках, не прогуливала, потому что не знала, что так тоже можно учиться. Готовила уроки, но обязательно допускала ошибку. Разумеется, нарочно. И когда учительница польского брала ее написанное круглыми буковками домашнее задание, то знала, что хоть одну маленькую ошибочку, но обязательно найдет. Ее взгляд плавно скользил по странице, голова одобрительно кивала, и вдруг гримаса раздражения пробегала по лицу. Ну надо же, в последнем предложении, ну неужели так трудно, вот орфографическая ошибка, смазано, неправильная грамматическая форма. Облом. И оценка снижается по крайней мере на полбалла. А ведь как прекрасно могло бы быть.

На родительских собраниях классная руководительница просила Марысину маму: «Вы за ней построже следите, вы ей объясните, что спешить некуда. Она способная, только какая-то ленивая, рассеянная, может, ей уже расхотелось учиться». И мама дома дочери: «Я, доченька, очень тебя прошу, будь повнимательнее на уроках, ты ведь можешь, учительница говорила, что можешь, ну так чего же ты, соберись, сконцентрируйся, пиши хорошо». А Марыся ноль внимания. Вот и на рисовании та же история: нормальный рисунок, а под конец как нажмет посильнее на карандаш. Хоп — дырка в листке, вроде всего лишь точка, а весь вид портит. А как все хорошо начиналось. И в конце спортивной игры на площадке Марыся вдруг останавливалась, а команда соперников ломала оборону, довольная, что может заработать два решающих очка. В раздевалке подружки набрасывались на нее: «Блин, Марыська, если не умеешь играть, следи хоть за игрой или сваливай». Все девчонки, с опрысканными дезодорантом потными подмышками, с налаченными волосами, с лаком и на ногтях, стояли на пороге созревания. У некоторых уже были первые менструации, и теперь они лениво выходили на перемену. Ловкачки, у таких всегда наготове оправдание, что плохо себя чувствуют.

Тем временем перепалка в раздевалке продолжалась, на нашу разиню вешали всех собак, какого, мол, хрена стояла столбом и дала выиграть этим сикухам из параллельного класса. Так все хорошо начиналось, а эта дебилка вдруг остановилась, и мяч полетел прямо в руки соперника. Никогда ничего у нее не кончалось хорошо, всегда что-нибудь да сорвется.

Прямо из школы Марыся шла в магазин, где покупала очень нездоровую еду, плохо влиявшую на здоровье подростка. К счастью, она была худой и не обременяла себя подсчетом калорий, как это делали ее ошалевшие ровесницы-анорексички. Чипсы с колой, а на десерт — батончик или желатиновые мишки-мармеладки. И ни с кем не делимся — не для этого мы единственные дочки в семье.

Девочка съедала не все. В каждой пачке оставляла по одному мишке каждого цвета и клала их в коробочку. Аналогично поступала и со старыми жевательными резинками. Писала на бумажке «Живительная резинка» и клала рядом с мишками. Все может пригодиться в нужный момент. Хрустя кружочками со вкусом сыр & лук, она размышляла о мироустройстве. Должен же быть какой-то клапан для выпускания пара, какой-то способ все изменить, хоть на мгновение. Чтоб не вставать утром, не помогать бабушке добраться до толчка. Чтоб можно было делать бог весть что, все, что угодно. Возможно, это привилегия старших, но само сознание, что не всегда игра обязана идти в соответствии со сценарием, приятно щекочет воображение.

Должен же существовать способ взломать код, найти ключ. Надо замутить бучу. Повывинчивать винтики, переставить шестеренки. Надо бороться. С кем, с чем — не важно, просто вырваться и быть такой Марысей, какая придет на ум в данную минуту.

Часто на пересечении улиц Варшавской Битвы и Груецкой она видела такую девушку. Лет ей было примерно двадцать, в общем, старая. Выглядела как разноперая птица — такой прикол на фоне общей серой массы. Красные дреды и большое количество колечек на лице. Одежда — нездешнее сочетание юбок, кофточек, брюк и старых кед. Все небрежно продуманное и все такое… ну… просто Марыся всегда засматривалась на нее, когда проходила мимо. У нее на майке было что-то написано или нарисовано. Но не только Марыся пристально смотрела на эту девушку. Народ — тоже, если было время, — и тогда в ее адрес слышалось «Сучка окольцованная» или «Бля буду, трансвестит». Но, как правило, все быстро проходили мимо и лишь изредка кто-нибудь неодобрительно качал головой. От таких ротозеев она и узнала, что эта девушка — панк. Марыся сразу спросила маму, что это такое.