– Если… если ты хочешь иметь друзей, убедись, что она об этом не знает. Убедись, что это тайна.

Девушка вернулась на кухню, юркая, как кошка в ночи.

Я отправилась в курьерскую контору, но слова Иззи никак не выходили из головы. Если Комендант настолько больна, что использует дружбу рабов против них, тогда не удивительно, что Иззи и Кухарка держатся отстраненно. Это так Иззи потеряла свой глаз? Это так Кухарка заработала свои шрамы?

Настолько жестко Комендант меня пока еще не наказывала. Но это лишь вопрос времени.

Вдруг показалось, что письмо Императору в моем кармане стало тяжелее, и я прижала его рукой. Осмелюсь ли я? Чем скорее я добуду информацию, тем быстрее Ополчение сможет спасти Дарина и тем раньше я смогу покинуть Блэклиф. Всю дорогу до школьных ворот я спорила сама с собой.

Когда я подошла к воротам, стражники, облаченные в кожу, едва на меня взглянули, хотя обычно они с удовольствием мучают рабов. Но сейчас они пристально следили за двумя всадниками, мчавшимися к школе. Я воспользовалась тем, что они отвлеклись, и тихо проскользнула мимо.

Несмотря на раннее утро, над пустыней уже растеклась жара, и я изнемогала в своем плаще. Каждый раз, когда я его надевала, невольно вспоминался Претендент Витуриус и тот беззастенчивый огонь, что вспыхнул в нем, когда он впервые повернулся ко мне. Вспоминался его запах, когда Витуриус подошел ближе, запах чистоты и мужественности. Вспоминались его слова, сказанные почти задумчиво. Могу я дать тебе совет?

Не знаю, каким я ожидала увидеть сына Коменданта. Наверное, каким-нибудь вроде Маркуса Фаррара, который оставил на мне ошейник из синяков, что болели несколько дней? Или таким, как Элен Аквилла, которая разговаривала со мной так, будто я – грязь под ее ногами?

По крайней мере, я думала, что он выглядит как его мать – светловолосый, болезненно бледный и холодный насквозь. Но он черноволосый и смуглый, и хотя его глаза такие же светло-серые, как у Коменданта, в них нет и тени леденящего бесстрастия, присущего маскам. Наоборот! Когда мы встретились взглядами, в тот волнующий момент я увидела под тенью маски рвущуюся наружу жизнь. Я увидела огонь и желание, и сердце забилось быстрее.

А его маска… Так странно, что она не слилась с его лицом. Это признак слабости? Но этого не может быть, я слышала, что он – лучший солдат Блэклифа.

Стоп, Лайя. Перестань думать о нем. Если он задумчив, значит, скрывает что-то нечистое. Если в его глазах огонь, то он жаждет насилия. Витуриус – маска. Они все одинаковые.

Мой путь из Блэклифа шел мимо Квартала патрициев к Площади Казни, где находился самый большой в городе рынок под открытым небом. Там же располагалась одна из двух курьерских контор. Виселицы, благодаря которым площадь получила свое название, сейчас пустовали. Но и день только начался.

Однажды Дарин нарисовал виселицы Площади Казни, на которых болтались тела. Нэн увидела рисунок и содрогнулась. «Сожги это», – попросила она. Дарин кивнул, но той же ночью в нашей комнате я увидела, что он работает над этим рисунком.

– Это напоминание, Лайя, – пояснил он, как всегда спокойно. – Будет неправильно уничтожить его.

Разморенный от жары народ двигался вяло. Мне приходилось работать локтями и толкаться, чтобы продвигаться вперед, вызывая недовольство раздраженных лавочников. Работорговец с вытянутым лицом сердито толкнул меня.

Я нырнула под паланкин, отмеченный символом патрициев, и сразу заметила в нескольких ярдах курьерскую контору. Я пошла медленнее. Пальцы сами потянулись к письму, адресованному Императору. После того как я отдам его пути назад не будет.

– Сумки! Кошельки! Ранцы! Расшитые шелком!

Мне надо распечатать письмо. Мне надо раздобыть что-нибудь для Ополчения. Но где я могу сделать это, оставаясь никем не замеченной? Позади одного из прилавков? В тени между двух палаток?

– У нас лучшая кожа и скобяные товары!

Печать поднималась достаточно легко, но я опасалась, как бы меня не толкнули. Если письмо порвется или печать сломается, Комендант может отрубить мне руку или голову.

– Сумки! Кошельки! Ранцы! Расшитые шелком!

Продавец сумок увязался за мной, и я было подумала сказать ему, чтобы отстал. Но затем ощутила кедровый аромат, посмотрела через плечо и увидела мужчину-книжника без рубашки. Его загорелый мускулистый торс лоснился от пота, а из-под черной кепки торчали огненно-рыжие волосы. Я узнала его и почувствовала, как от потрясения все внутри сжалось. Это Кинан.

Его карие глаза поймали мой взгляд. Не переставая расхваливать свой товар, Кинан едва заметно кивнул в сторону боковой улочки. От неожиданности у меня вспотели ладони. Я направилась в переулок, гадая, что ему сказать. У меня нет ничего – ни наводок, ни информации. Кинан сомневался во мне с самого начала, и теперь я докажу ему, что он был прав.

Покрытые пылью кирпичные здания в четыре этажа возвышались по обеим сторонам переулка. Шум с рынка утих. Кинан пропал из виду, но от стены отделилась женщина, одетая в тряпье, и подошла ко мне. Я встревоженно смотрела на нее, тогда она не подняла голову. Под грязным клубком темных волос я узнала Сану. «Пошли», – произнесла она. Я хотела спросить ее о Дарине, но она торопливо зашагала вперед.

Сана вела меня через переулок не останавливаясь, пока мы не подошли к Сапожному ряду, почти в миле от Площади Казни. В воздухе стоял тяжелый запах кожи, танина и красителей, приправленный болтовней сапожников. Я решила, что нам и надо к Сапожному ряду, но Сана повернула в узкий проулок между двумя зданиями. Она спустилась по лестнице в подвал, где было темно, как внутри дымохода.

Кинан открыл дверь прежде, чем Сана постучала. Он уже скинул кожаные сумки и оделся в черную рубашку, не забыв прицепить набор ножей, тех же, которые я видела у него в первую нашу встречу. Рыжая прядь упала на лицо. Он осмотрел меня, задержав взгляд на синяках.

– Думали, что за тобой может быть хвост, – сказала Сана, стягивая плащ и парик. – Но все чисто.

– Мэйзен ждет, – Кинан положил руку мне на спину, легонько подтолкнув вперед к узкому проходу. Я сморщилась и отшатнулась – удары кнутом все еще отдавали болью. Поймав на себе его пристальный взгляд, я подумала, что Кинан собирается что-то сказать, но он, слегка нахмурившись, неуклюже убрал руку. Затем провел меня по проходу вниз к двери, куда мы и вошли.

В комнате за столом сидел Мэйзен, его лицо, изборожденное шрамами, освещала одинокая свеча.

– Ну, Лайя? – он поднял седые брови. – Что у тебя есть для меня?

– Сначала расскажите что-нибудь о Дарине, – попросила я. Наконец-то я могла задать вопрос, который мучил меня полторы недели. – Как он?

– Твой брат жив, Лайя.

Из груди вырвался вздох, и я почувствовала, что снова могу дышать.

– Но больше я не могу ничего сказать, пока ты не поделишься тем, что у тебя есть. У нас ведь сделка.