Я посмотрел на свою правую руку. В ней, словно примерзнув, — а может, так и было — до сих пор был пистолет. Тогда я поднял его дулом вверх и начал давить на курок до тех пор, пока обе половинки двери в таверну не открылись. Слабо соображая, что я делаю, я направил «метлу» прямо в дверной проем, что-то хрустнуло деревянным треском, кто-то завопил, шарахнулись люди, и я ввалился, как рыцарь на белом коне, в широкий зал, где на меня уставились многочисленные глаза и немногочисленные стволы, в том числе — здоровенная ружбайка в трясущихся руках бармена.

Я не менее трясущейся рукой стащил шлем, понял, что до сих пор держу другой рукой пистолет, опустил его, наблюдая, как опускаются стволы по залу, и только бдительный бармен держал меня на мушке.

— Кто здесь Ангел Зоровиц? — прохрипел я, почему-то утратив голос. — У меня к нему посылка…

— Это мой курьер! — раздался слева от меня твердый голос, и, повернув в этом направлении голову, я увидел, как из-за карточного стола поднимается франтоватый господин в идеально сидящей пиджачной тройке и не менее удачно сидящих на его лице усиках.

— Успокойтесь, господа, — продолжил этот хлыщ, неторопливо шагая ко мне. — Деньги доставлены, и я могу расплатиться по счетам вовремя, как и обещал.

Я оторопело уставился на него, переваривая услышанное и осознавая, что медленно сползаю с сиденья «метлы».

— Да что же это, Господи? — прохрипел я и рухнул, спасаясь от глумящейся надо мной действительности в спасительную тьму.

— Бла-бла-бла, мистер Фримен…

Мужик с дипломатом

Через полторы недели я смог выходить на улицу. Дворик маленькой местной больнички, расположенной недалеко от гаража Вержбицкого, был уютен и тих, усажен какими-то цветущими кустами, в которых любила шнырять шустро поправившаяся Маня. Раны, оставленные охотниками (я предпочитал думать, что это сделал именно Жан), затянулись без следа. Она явно покрупнела, шерсть залоснилась от хорошего питания: население городка наперебой несло ей разные мясные деликатесы, гордясь тем, что видели живую гиверу не в клетке. Маня теперь старалась не отходить от меня далеко, словно опасаясь, что член ее маленькой стаи снова может уехать куда-то один, попасть в беду, и ее не окажется рядом, чтобы помочь, защитить самого близкого ей зверя. То есть меня. Она и теперь частенько высовывала голову из кустов, чтобы проверить, здесь ли я и не обижает ли меня кто, этим самым отвлекаясь от ее любимой охоты на каких-то земляных крыс, в изобилии водящихся в округе и вырывших свои норы именно в больничном дворике.

Я же просто сидел и жмурился под утренними, но уже припекающими лучами местного солнышка на лавочке под стеной больнички, почесывал ногу под повязками и слушал, а скорее, не слушал бесконечную трескотню сидевшего рядом Санька. Они с Данилычем дней десять как вернулись из своей поездки, и Санек зачастил ко мне, особенно когда я стал выходить во двор и у него появилась возможность погонять в какую-то игру на моем ноутбуке, пока я гуляю. Вот и сейчас, осудив меня за то, что я постоянно подставлял себя под пули, удары и прочие невзгоды, позавидовав моим успехам на службе у Илоны и сравнив ее с Аликс Вэнс из «Халф-Лайф — 2», Санек стал вздыхать и особенно сильно ерзать, поглядывая в сторону открытого окна, за которым находилась моя палата и в ней ноутбук, хотя палатой ее трудно было назвать: просто комната для тяжелых пациентов. В этой крохотной, но хорошо оборудованной больничке таких комнат-палат было всего две. Местные жители не очень любили лежать в больнице и предпочитали лечиться дома, в крайнем случае вызывая врача, и в этих палатах лежали только тяжелораненые и тяжелобольные, которых, в особо тяжелых ситуациях, транспортировали в столичный город, в хорошо обустроенный медицинский центр. Насколько я знал, Вержбицкий немало сделал, чтобы в его городке была именно больница, а не медпункт, вложив основательную сумму в это дело и максимально содействуя приобретению разного оборудования. Теперь эту заботу о местной больнице на себе в полной мере ощутил и я. По крайней мере моей пневмонии здесь были рады.

Я лениво передвинулся в уже не по-весеннему пушистую тень прибольничного деревца и махнул рукой Саньку, поморщившись от тупой боли в заживающей спине:

— Какая Аликс? Ей до Илоны как до Киева рачки! Она же компьютерный персонаж! Объемная бездушная цифровая имитация. Жалкое подобие живой девушки…

Санек ошарашенно-оскорбленно уставился на меня, стараясь подавить, размазать взглядом о больничную стену кощуна, посягнувшего на святое.

— Чего таращишься? — спросил я у него. — Иди, виртуальный мир ждет!

Скорчив горестную гримасу, Санек, тем не менее, поспешно удалился в комнату, пока я не передумал, причем полез прямо через окно. Эх, медперсонал его не видел! Такую бы головомойку устроили…

Я придвинул к себе тарелку с какими-то сдобными пирожками и ватрушками: произведениями кухарки пана Стаха. Она настойчиво снабжала меня ими, а я, не в силах справиться с таким объемом еды, передавал большую часть медперсоналу, весьма обрадованному внеплановой кормежкой. Большую-то часть медиков здесь составляли мужики.

Странно, но после всех событий, после того как меня привезли в больницу, переправив из морозного и ветреного… ну как его там… Илона почти не появлялась возле меня. Она выслушала мои высказывания по поводу срочной доставки карточного долга, когда я отошел от трехдневной спячки, в которой меня держали врачи, и смог адекватно разговаривать, и исчезла. С тех пор я ее больше не видел. Возможно, допускал я, ей было неудобно за ту роль, что она сыграла, нанимая меня для доставки денег на этот… блин, всегда забываю это название…

И хоть Санек убеждал меня, что Илоне неприятен факт того, что ее курьер вломился на антигравитационном мотоцикле прямо в главный зал таверны, и от этого выводя ее долгое непоявление в больнице, но я не мог с этим согласиться, предпочитая думать о девушке только хорошее. Тем более что Данилыч поведал мне о том, что Илона просидела все три дня моего беспамятства в больничке возле моей кровати, хоть ее и гнали врачи домой. Этот факт наводил меня на некоторые размышления, но я не спешил делать скоропалительных выводов. Скорее всего, Санек просто ревновал меня к ней, завидуя нашему совместному времяпровождению, хоть и проводили мы время отнюдь не в развлечениях, учитывая уколы, которыми она пичкала меня у себя дома. Но на Санька я не обижался: что с балабола взять! Тем более что Илону ревновало действительно немало молодых остолопов, устраивавших даже дуэли из-за ее взгляда. Не знаю, если бы я в этом городке вырос, то, возможно, был таким же, как они… Но я прошел совсем другой жизненный путь и отвечал не за одного себя, и жил, соответственно, не для одного себя тоже.

Я посмотрел на лежащую рядом Библию, принесенную мне Данилычем в больничную палату, взял в руки, раскрыл.

— Знаешь, — сказал мне тогда Данилыч, — на Дороге, как и на войне, люди редко остаются атеистами. Как, впрочем, — добавил он, ухмыльнувшись, — и в падающем самолете тоже. И если она принесет тебе нужный тебе покой — а я знаю, что в последнее время нервы тебе порядочно потрепало, — то я буду рад, что принес именно Библию, а не бутылку коньяка.