А хвост не заметила? Может, еще чешую рассмотрела? В гладильную и на покаяние, грешница!

Сестра Аннунциата явно не доспала, потому, пылая праведным гневом, удалилась, а я скривилась.

— Я думала, ты меня поняла, — холодно произнесла я, заметив, что в дверях спальни стоит мрачный отец Андрис и покачивает головой. — К покаянию добавляю уборку в спальне. Развели здесь бар… — Совсем несвойственное святой сестре сравнение комнат при монастыре и веселого дома. — Бараний хлев. На ваши спальни прихожане жертвовали от души во имя милости Лучезарной! Плотники работали бесплатно во имя ее! Во что за несколько дней вы превратили их труд? Молитесь, кайтесь и думайте о грехах своих!

Был день заказов, я полностью доверилась сестре Аннунциате, и когда она после обеда позвала меня к себе, я пошла с замирающим сердцем. Сестра, гордая и сияющая, открыла свой «сейф» — к деньгам она относилась с должной осмотрительностью — и показала, сколько мы заработали по моему новому методу.

— Только скверно, что у них много времени на болтовню, — пожаловалась сестра. — Того и гляди, начнут выдирать друг другу космы. Живут теперь как графини, а нутро как было гнилое, так и есть. Думаете, сестра, они довольны?

— Нет? — спросила я и села.

— Да если бы искали подвох, — со вздохом откликнулась сестра Аннунциата. — Вчера захожу — опять синяки и патлы драные. В той спальне, где Лоринетта.

— Почему вы сказали именно о ней? — тут же уцепилась за это я. — Сестра, как Лоринетта вообще оказалась здесь?

— Отец отправил. — Она запечатала «сейф» — и в самом деле она была магом, села, повернувшись ко мне, и, к моему великому удивлению, вместо бутылки с вином достала меренги, которые начала для монахинь и детей печь сестра Эмилия. — Угощайтесь, сестра, а то вы и позавтракать не успели толком… Но вот почему — то ли над ней насилие учинили, то ли она совратила кого. И она молчит, а отец сказал «развратна». И поди добейся от него, да нам и не надо.

— Она считает, что отсюда выйти — так лучше к гулящим девкам, — заметила я.

— Так пусть ступает, как будто ее кто держит, — буркнула сестра Аннунциата и слопала меренгу. — Так-то вон те, кого вы на молитву отпускаете, не устают Лучезарную благодарить за вас. Я подслушала, хоть и грешно чужие мольбы узнавать. 

Как бы то ни было, никакого смущения за этот грех сестра Аннунциата не испытывала.

Я проснулась ночью от крика, именно я, Елена Липницкая, потому что сестра Шанталь удерживала меня от подобных высказываний и даже мыслей.

— Я этой овце сейчас сама пойду выдерну скальп, — проворчала я, имея в виду порядком утомившие меня истерики Лоринетты, и тут же сестра Шанталь встревоженно зашептала, что так негоже. — Ну да, ей есть кому выдрать лохмы и без меня…

Но крики были иные. Не те, что утром, и за окном стояла тихая, тихая ночь, но что-то мне подсказало — не все так просто. Криками не будили весь монастырь, скорее наоборот, пытались не потревожить, но я высунулась в коридор и увидела, что сестра Доротея тоже приоткрыла дверь своей кельи и вслушивается.

— Что случилось? — спросила она меня, хотя очевидно было, что я узнать могла только божественным провидением. — Что там за крики?

— Пойдем посмотрим, — предложила я, но сестра Доротея была более щепетильна, чем я, и скрылась в келье — накинуть на себя что-то. А я быстро пошла в направлении спален насельниц и вдруг поняла, что крики идут совсем не оттуда.

Со стороны кухни. И оттуда же тянет гарью.

Глава семнадцатая

Что могло загореться? Само помещение кухни рассчитано на то, что в нем постоянно огонь, в эти века — так особенно, и пусть монастырь на горе, ничего это не значит. Любая неосторожная искра могла выкосить целый город, и люди, не знавшие правил элементарной гигиены, опасность огня осознали примерно тогда же, когда научились его добывать. Ужин закончился часов пять назад, завтрак готовят с утра, деревянные столы надо еще умудриться поджечь, и шума и запаха гари было бы намного больше, если бы полыхало промасленное дерево.

Путаясь в подоле рубашки, я добежала до кухни-столовой. Проснулась я не одна, слышались торопливые шаги, пропуская меня, прижалась к стене Лоринетта, которая явно не хотела лишний раз попадаться мне на глаза, потом я различила голоса Джулии и еще какой-то женщины, с которой так близко пока не сталкивалась.

— Ах, Милосердная, да что же такое! Сбивай, Джулия, сбивай!

— Да не крутись ты у меня под ногами!

Я услышала чьи-то быстрые шаги за спиной и влетела в столовую. Горела печь под самой плитой, и горела так, словно туда щедро накидали чего-то бумажного, но нет, это я исключила сразу, бумага на вес золота, откуда она у насельниц, если кое-как мы выделили старые ненужные листы для детской школы. Печь странно, будто клубы пыли, выплевывала темный дым, женщины бестолково суетились, я, схватив прямо с пола тряпку, грязную, сальную — последнее было, конечно, фактором риска, но искать иное было некогда — обернула руку, чтобы не обжечься, и, оттолкнув Джулию, быстро захлопнула металлическую заслонку. 

Дым тут же повалил из щелей, но это было уже не страшно. Я размотала тряпку, швырнула ее на пол, выхватила у второй женщины небольшой котелок с водой — как я ни пыталась объяснить, что воду надо отстаивать, потом кипятить, остужать и затем ее можно безбоязненно пить, женщины не могли взять это в толк, но «для сестры», то есть: чтобы я не злилась, один котелок все равно наливали. Теперь этой водой я залила дверцу печи, вонять стало еще сильнее, все закашлялись, на глаза навернулись слезы.

— Не трогай, бестолочь! — рявкнула я на Джулию, которая попыталась открыть печь. — Оно сейчас само все потухнет.

Объяснять почему я не хотела, да и вряд ли смогла бы объяснить так, чтобы они меня поняли.

Несколько угольков валялись на полу, но он был настолько мокрый, до луж, что никакой угрозы это не представляло. Мне не давали покоя две вещи, но пока я оставила выяснение обстоятельств и обернулась к двери.

Пожар собрал довольно много людей. Впереди шевелила усами сестра Доротея, рядом с ней хмурилась сестра Аннунциата, и за их