— Она не хочет сказать, зачем явилась в молитвенный дом в костюме Евы. Я уж не говорю — объяснить, зачем она туда пришла во второй раз. Сегодня утром я спросил ее, узнала ли она того индейца, который приходил нас прикончить, и она побелела, как молоко. Ничего не разберу.

— А зачем вам что-то разбирать?

— Я просто хочу ее понять. Я понимаю, что мы в Новой Англии. Но в старой Англии люди не заходят в церковь в чем мать родила. И уж точно — если их за это уже однажды высекли до полусмерти. Это какое-то помешательство. Но, может, в том и дело. Она… у нее все в порядке?

— В каком смысле?

— В голове.

— Неудивительно, если б и не было в порядке, после всего, что ей довелось пережить.

— Я не хочу любопытствовать.

— Тогда зачем любопытствуете?

— Не знаю. Мне кажется, я за нее теперь в ответе. Если бы вы кого-нибудь спасли, разве вам не казалось бы, что вы за него в ответе?

Миссис Кобб продолжала что-то оттирать, стоя спиной к Балти.

— Она и ее муж, Гедеон, приехали с Барбадоса. Они даже не собирались селиться в Нью-Хейвене. Здесь, конечно, не место квакерам. Но у них не было денег. Такая милая пара. Никогда на доброе слово не скупились.

Они кое-как справлялись. Построили хижину недалеко отсюда. Покайся — тот, который приходил за вами, — воспылал к ней страстью. Начал околачиваться вокруг хижины. Они квакеры, поэтому ничего не предприняли. Продолжали заниматься своими делами. Но вскоре присутствие индейца начало ее пугать.

Гедеон попросил его не околачиваться вокруг хижины. Этак вежливо. Но он продолжал. Гедеон пошел к мировому судье. Мистеру Надежному Фику, которого вы видели. Гедеон попросил его поговорить с преосвященным Дэвенпортом, поскольку Покайся — его индейский крестник, или как там это называется. Не знаю, поговорил ли Фик с Дэвенпортом. Покайся продолжал рыскать вокруг хижины Моттов. Гедеон и Благодарна пытались смириться с этим и жить как жили.

Однажды Гедеон ушел на охоту и не вернулся. Его стали искать. Нашли мертвым. Искусан змеями. Ужас. На нем насчитали больше двадцати укусов.

— Боже милостивый, — сказал Балти. — Так много?

— Решили, что он наступил в змеиное гнездо. Но когда тело отдали жене для похорон, она увидела у него на запястьях и щиколотках следы. От веревок. И укусы все были на одной стороне тела. Спереди. Если наступить в змеиное гнездо, укусы будут спереди, сзади, по всему телу. Ну это ладно бы, но как объяснить следы веревок?

Она пошла к Фику. Он сказал, что эти следы могли остаться от чего угодно. От чего угодно! И вообще, по его мнению, то, что в Нью-Хейвене стало одним квакером меньше, — это не трагедия. Он велел Благодарне как можно скорее зарыть тело, или он ее оштрафует. Такую справедливость она получила от нашего мирового судьи.

Она похоронила мужа. На следующий день Покайся пришел к хижине и попросил Благодарну выйти за него замуж. И она поняла, что это он убил Гедеона. Она отказалась. Тогда… — Миссис Кобб на миг перестала скрести. — Тогда он сделал с ней еще худшее. Добился своего. Она пошла к Дэвенпорту. И что он ей сказал? Что никогда не позволит своему крестнику, все равно — белому или индейцу, — жениться на квакерше.

И тогда она явилась протестовать в молитвенный дом. По-квакерски. Вы видели ее спину. Вот что они с ней сделали.

Я ухаживала за ней, пока она не оправилась. Прошло много дней, пока она встала на ноги. Потом, в день Господень, она исчезла, не сказав нам ни слова. Чтобы снова протестовать. Прекрасно зная, что заплатит за это жизнью. В тот день вы и увидели ее впервые.

Миссис Кобб закончила мыть посуду и оставила Балти одного на кухне.

Через десять дней после визита хирурга ДеВроотье у Ханкса восстановилась лишь чувствительность в пальцах ног, и то не полностью. Благодарна и миссис Кобб старались как могли, чтобы поддержать его дух. Благодарна каждое утро ставила у его постели свежие цветы; миссис Кобб разнообразила бесконечный чаудер, чередуя приправы. Наконец Ханкс объявил, что не намерен съесть больше ни одной мидии, ни единой ложки чаудера, и погрузился в молчание, из которого его не могли вывести ни уговоры, ни похвалы.

Однажды, когда Балти пришел навестить Ханкса, тот попросил его принести бритву.

— Побриться! — воскликнул Балти. — То, что надо. Я попрошу миссис Кобб нагреть воды.

— Нет, мне нужна только бритва.

— Зачем же бриться всухую? Миссис Кобб будет только рада…

— Черт возьми! Мне нужна бритва. И больше ничего.

Балти сел на краешек кровати:

— Ты поэтому так расстроился из-за пистоля?

— Я не намерен провести остаток жизни в кровати миссис Кобб.

— Она рассердится, если ты испортишь ей еще одну подушку. Слушай, старик. Не сдавайся пока.

— Со мной все кончено, Балти.

— Я не хочу, чтобы твоя смерть была у меня на совести.

— Тогда иди в жопу.

— Вот это благодарность. Надо было бросить тебя под утесом.

— Пошел вон.

— Я уйду. Ты явно не в настроении.

Балти пошел на кухню. Благодарна спросила:

— Что тебя гложет, мистер Балти?

— Он попросил бритву. Не для того, чтобы бриться. Он сдался.

— Бедняга.

— Я не знаю, как поступить.

— Не делай этого. Жизнь может отобрать только Господь, но не мы.

— Да. — Балти вздохнул. — Это все мне известно.

— Еда на столе. Я пойду побуду с ним.

Балти, мрачный, сидел за столом. Бартоломью побывал на рынке в Нью-Хейвене и слышал, как там толкуют про двух англичан — грабителей могил, что сорвались с Восточного утеса и погибли.

Балти застонал:

— Вот кем меня запомнят люди. Разорителем индейских могил!

— А этот человек, что завел вас в ловушку. Он называл себя мистер Макрель, верно?

— Саймон Макрель. Сволочь.

— Мы не употребляем подобных слов за столом, — заметила миссис Кобб. — И вообще не употребляем.

— Прошу прощения.

— Как он выглядел? — спросил Бартоломью.

— Крупный. Толстый. Большие кустистые брови и цветущие от рома щеки.

— Что такое «цветущие от рома»? — заинтересовался Мика.

— Это когда кровеносные сосуды лопаются под кожей. Получаются красные следы, похожие на паутинки.

— От злоупотребления крепкими напитками, — добавила миссис Кобб.

— Это же мистер Уильям Джонс, — сказал Мика.

Бартоломью и миссис Кобб переглянулись.

— Мы этого не знаем, сын, — сказал отец.