Потом писем не было два, три дня, неделю, две… Федор гонялСавку в почтовую контору, думая, что, может, по недоразумению письмо застрялотам, хотя дядюшка, разумеется, прежде слал к нему курьеров. Наконец вовсезамученный камердинер, воротясь в очередной раз без послания, передал сердитоепожелание почтового начальства самому князю съездить в Петербург, ежели уж такневтерпеж. Князь Федор взглянул на Савку дикими глазами и велел немедля седлатьконя. Савка, прекрасно знавший, почему его господин столь внезапно сменилстоличное блестящее житье на деревенскую скукотищу, не в шутку струхнул и вкоторый раз мысленно поклялся прежде думать, а уж потом говорить. Не прощенномуеще князю предстояло бы ехать инкогнито, а увидь его кто-то ушлый да недобрый,донеси об том царю… По счастью, был вечер. Причитая: «Ну куда на ночь-тоглядя!» – Савка с превеликим трудом отговорил князюшку бросаться в путь очертяголову и спровадил его в постель, уповая на то, что утро вечера мудренее.

И утро его не подвело! Пришло, пришло письмо!

Оказалось, курьер долгоруковский, отравившись в путинесвежей пищею, слег на каком-то постоялом дворе и пролежал, пока не окреп и несмог двигаться дальше, а потому столь долгожданное письмо все еще обращалось ксобытиям уже далеко отошедшего 8 сентября.

«Царь в этот день был у обедни у святой Троицы. В церквиявились к нему особы женского пола из семейства Меншикова и бросились к ногамгосударя, думая молить его о прощении светлейшему. Царь отворотился от них ивышел из церкви. Княгиня Меншикова отправилась за ним во дворец, но ее недопустили к царю».

Далее дядюшка, увлекшись, видимо, своею ролью летописца,сообщал, словно о посторонних: «В этот день у царя обедали князья Долгоруковы,члены Верховного тайного совета и фельдмаршал Сапега с сы-ном. Петр говорил: «Япокажу Меншикову, кто из нас император – я или он. Он, кажется, хочет со мнойобращаться, как обращался с моим родителем. Напрасно! Не доведется ему даватьмне пощечины!» Федор задумчиво отложил письмо. Сердце щемило. «Особы женскогопола бросились к ногам государя…» Что, и Мария тоже? Молила ли она о прощенииотцу или надеялась воротить прежние милости, теперь ощутимо ускользающие?Полно, да не ошибся ли князь Федор в своих романтических предположенияхотносительно Марии? Одно дело – не любить неуклюжего мальчика, и совсем другое– вдруг лишиться возможности стать самодержавною царицею всея Руси!

А Петр, Петр… главное свойство его натуры – завистливаямстительность. Федор уже испытал ее на себе. И не сомневался, что Меншиков ещене испил до дна чаши горечи, которую приуготовил ему вырвавшийся на волю,буйнонравный юнец. И впервые подумал князь Федор с опаскою: а не вызвал ли он кжизни та-кие силы, с которыми не сможет справиться?..

Он вновь обратился к посланию, и первая же фраза ударила егов самое сердце:

«Княгиня Меншикова с дочерьми, не добившись свидания сцарем, обращалась к великой княжне Наталье Алексеевне, потом к цесаревнеЕлизавете: обе от нее отвернулись. Княгиня обратилась к Остерману и тричетверти часа ползала у ног его. Все мольбы ее были безуспешны».

Чувствуя, что ненависть к слабому женскому полу, не имеющемупонятия о гордости, заставляет его задыхаться, князь Федор отшвырнул былобумагу, не в си-лах читать дальше, как вдруг имя Марии, подобно вспышкепламени, проглянуло среди ровных черных строчек письма, и он вновь с трепетомразвернул скомканный лист:

«Теперь уже ни у кого не остается сомнений, что невестагосударева, Меншикова Мария, не питает к нему пылкой любви, а в самом деле таледяная статуя, каковой царь ее честил. Ибо к стопам государевым припадалитолько Дарья Михайловна с сестрою Арсеньевой и младшей дочерью Александрой;Марии же при том не было, да и склониться пред Натальей Алексеевной иЕлизаветой Петровною она не пожелала даже и во имя отца.

А тот, между прочим, так и сидит в своем доме под арестом.Салтыков не отпускает его от себя ни на шаг. Когда светлейшему объявили первыйраз об аресте, с ним сделался припадок, из горла пошла кровь; он упал вобморок, думали, что с ним будет апоплексический удар. Были в то время у него вгостях приятели: Волков, Макаров, князь Шаховской. В первом часу ему пустиликровь. Приятели ласкали его надеждами, что с ним не произойдет особенногобедствия, уволят его от двора и почестей, удалят в деревню, и будет оноканчивать жизнь в уединении, пользуясь скопленными заранее богатствами. Как быв подтверждение таких надежд, ему позволили делать распоряжения над своимдостоянием…»

Князь Федор прижал к лицу шершавый лист, целуя одно слово,одно имя. Все надежды, придавленные сомнениями, страхом, неуверенностью, вновьожили в нем!

Итак, она не склонилась, не молила о пощаде! Она не любитцаря! Она не жалеет о привилегиях, которые могут быть утрачены… уже утрачены,хоть дядюшка еще не сообщил о расторжении помолвки. О, не зря князь Федорчувствовал, что эту девушку скорее можно сломать, но не согнуть. И всесбудется, сбудется, как он задумал!

Он упал в постель, едва живой от нервной усталости, и Савкаперекрестился, когда увидел, что барин засыпает с блаженной улыбкой на устах.

Князь Федор был уверен, что он увидит во сне Ма-рию – ипредчувствия его не обманули, но еще много дней и месяцев потом он вспоминалэтот сон – и с трудом сдерживал дрожь бессилия и боли.

Снилось ему, что он в роскошном покое глядится в огромноезеркало и ничего не видит в его покрытом многолетней пылью стекле. Преодолевбрезгливость, счистил пыль рукою, но по-прежнему не увидел себя – только темнуюмуть. Нет… очертания некоей комнаты забрезжили наконец: бревенчатые стены,столик, сбитый из досок, табуреты, топчан в углу. Лампадка от кивота,уставленного иконами в богатейших окладах (единственное, на чем отдыхал взор вэтой убогой комнатенке), бросала слабый отсвет на согбенную черную фигурку. Этобыла женщина. Словно почуяв пристальный взгляд Федора, она оглянулась – иприблизилась к нему, глянула из зазеркалья темно-серыми глазами – слишкомогромными, слишком печальными для ее исхудавшего, бледного лица. Федор узналМашу, и даже во сне сделалось ему страшно: не к добру ведь это – видеть во сневместо своего отражения другое лицо в зеркале! Но тут же он почти с облегчениемсообразил, что глядится не в зеркало, а смотрит на Машу через мутное окошко,кое-как слаженное из кусочков слюды, и осколков стекла, и даже из мутныхбутылочных стенок, скрепленных между собою полосками холста. Более того – этоокошко прямо на глазах зарастало морозными узорами, и лицо Марии мгновенноскрылось за толстым белым куржаком, от прикосновения к которому на лице князяФедора остался холодный влажный след.

Не скоро после того, как проснулся, он понял, что это –слезы.