и для Владимира Ильича Ленина, и для тех, кто принимал его в тот вечер: для семьи Михаила Сергеевича Кедрова.

Тихий летний вечер в провинциальном Берне — он если и всплывет в памяти, то словно из другой жизни, когда под руководством Владимира Ильича Кедров станет одним из организаторов вооруженного восстания в Петрограде. И позже, когда возглавит оборону нашего Севера от интервентов. И еще позже, став председателем специальной и полномочной комиссии по борьбе с сыпным тифом, Кедров приедет в Челябинск. Чтобы попасть в помещение эвакопункта, ему придется подниматься по приставной лестнице к окнам второго этажа: в здании, рассчитанном на три тысячи человек, скопилось пятнадцать тысяч больных сыпняком: заполнены палаты, коридоры — любое пространство, и войти можно лишь через… окна.

Так было ли вообще это время, когда близился к концу долгий-долгий летний день, медленно опускалось солнце, Михаил Сергеевич играл сонаты Бетховена и Владимир Ильич сидел, слушал музыку, никуда не торопясь?

«Вырастешь, Фаня, — узнаешь, все расскажу тебе сам…» Сын Кедрова теперь академик — Бонифатий Михайлович Кедров. Весной восемнадцатого он начал работать в «Правде» техническим секретарем Марии Ильиничны Ульяновой. И тогда же, четырнадцати лет от роду, вступил в партию с рекомендацией Марии Ильиничны.

— В «Правде» я недолго был, — рассказывал Бонифатий Михайлович, — пока работал там — делал вырезки из газет, занимался почтой. Грамотный человек по тем временам очень ценился… С Марией Ильиничной мы сидели в одной комнате. Она. — за большим столом с телефонами, а я — подле, за маленьким. Когда Мария Ильинична выходила, отвечал на телефонные звонки…

И в те же четырнадцать лет Кедров-младший уехал к отцу — командующему Северо-Восточным участком, стал связным.

— Доставлял пакеты в Москву. Добираться приходилось когда на паровозе, когда в тамбуре, а когда и на подножке — лишь бы побыстрее отвезти донесение… Приезжаю в Москву и сразу же в Кремль. Часовой у Троицких ворот разглядывает пакет. На нем написано: «Ленину. Секретно. В собственные руки». Пропускает. В здании правительства — еще часовой. Тоже вертит пакет в руках и тоже пропускает. Так, без особых препятствий, дохожу до кабинета Председателя Совнаркома. Говорю секретарю: у меня, мол, срочное донесение для Владимира Ильича. «Давайте я передам». — «Нет, — говорю, — это я должен передать пакет, здесь так и написано: в собственные руки».

Секретарь возражал. Кедров настаивал. Наконец нашли выход. «Садитесь на мое место, — предложил секретарь. — Вот дверь в кабинет товарища Ленина. Отсюда вам будет видно, как я передам пакет Владимиру Ильичу».

Ленин разорвал конверт, расписался на нем, стал просматривать бумаги. Секретарь вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь…

Бонифатий Михайлович показывает пакет, вернее, обрывок его. Четко и ясно написано на нем: Ленин. Знакомым почерком, синим карандашом — словно вчера.

Нет, не вчера, а шесть десятилетий назад. И порог кабинета Владимира Ильича Кедров перешагнул через шестьдесят лет — только теперь впервые вошел сюда, словно до сих пор подчиняясь тому давнишнему запрету строгого секретаря, о котором вспоминает теперь с улыбкой.

…Сменяются годы, скользят вслед за ними десятилетия, и то, что было когда-то впервые, неминуемо становится привычным. И все меньше среди нас тех, лето был свидетелем и участником начала начал, когда закладывались наши праздники и наши будни.

Первый праздник первого в мире государства рабочих и крестьян был 1 Мая 1918 года. В этот день Бонифатий Михайлович Кедров вошел на Красную площадь с колонной газеты «Правда». Вызвался было нести знамя, да оказалось не под силу. Тяжелые были тогда знамена — бархатное полотнище, толстое древко — подростку и поднять его было трудно…

Если когда-нибудь напишут историю праздников, то этот, пожалуй, предстанет самым удивительным. Он был первым публичным торжеством власти рабочих и крестьян. На площадях и улицах Москвы, Петрограда, других городов происходило то, над чем спустя годы станут размышлять исследователи, утверждая, что дореволюционная маевка, которая была символом будущей свободы, стала реальным переживанием этой свободы в советском массовом празднике…

«Декрет о памятниках Республики», или, как еще именовали это решение — «Декрет о снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской Социалистической Революции», был принят Совнаркомом 12 апреля 1918 года. Он гласил: «Совет Народных Комиссаров выражает, желание, чтобы в день 1 Мая были уже сняты некоторые наиболее уродливые истуканы и поставлены первые модели новых памятников на суд масс…Спешно подготовить декорирование города в день 1 Мая»…

Писали лозунги и транспаранты, рисовали плакаты — тогда и соединились впервые в эскизах художников серп и молот. Энтузиасты раскрашивали во все цвета радуги торговые павильоны в Охотном ряду. Кто-то вздумал даже разрисовать стволы деревьев в Александровском саду, что до крайности возмутило Владимира Ильича. Он потребовал «смыть эту паршивую краску с деревьев». Но как ни старались — вызвали даже в Александровский сад кремлевскую воинскую часть, — смыть краску до 1 Мая так и не смогли.

Впрочем, это не остановило энтузиастов, и в следующий раз они придумали сказочное убранство для сквера на Театральной площади, подле Большого театра. Деревья были закрыты лиловой кисеей, дорожки покрашены голубоватой краской, хоть и отдаленно, но напоминающей лунное свечение. И над всем этим развевалась бахрома из красных, раздуваемых ветром лент. Такими необычайными, ни с чем не сравнимыми представлялись тогда — в восемнадцатом году — и новая эпоха, и вновь рождающийся мир.

Из круга жизни, из мира прозы

Мы вброшены в невероятность.

И все, что связано с этим первым праздником, отмечено революционной романтикой, героической возвышенностью, передает неповторимость времени, где каждый шаг и каждый поступок совершаются впервые.

«Трудовым массам всех стран, всем Совдепам, всем, всем… и за границу» — таков адрес первомайского обращения ВЦИК. В нем говорилось: «В день 1 Мая мы, советские граждане Социалистической Республики, свое первое слово должны обратить к нашим братьям в других странах. Нас охватывают плотным кольцом империалистические грабители всех стран. Наша борьба неимоверно тяжела. Мы истекаем кровью. Наши братья — рабочие во всех странах должны прийти к нам на помощь. Мы взвалили на свои молодые, еще не окрепшие плечи неимоверно тяжелую ношу. Они должны разделить ее с нами». И таким же взволнованным было первомайское обращение ВЦИК к рабочим и крестьянам, гражданам РСФСР: Россия «одна посреди всеобщего рабства и человекоубийства, провозгласила право труда и объявила мир всему миру. В ней одной в этот торжественный день 1 Мая правительство будет выступать не против народа, как во всех остальных странах, а идти вместе с рабочими й крестьянами