— Спасибо, Володя, молодцы! И охота, той, выдалася!

"Чего же ей не выдаться, прямо на гнёздах бьём!" — подумал егерь. Но ничего не сказал — грёб дальше.

Взошло солнце, вода забликовала. Было тихо. И только то там, то тут — бух, бух! Трудились "охотники", заповедные.

Перед самым отъездом, когда уже и ружья, и дичь были уложены в "Волги", а шофёры сидели на своих местах, вышла небольшая заминка. Расшалившиеся псы кувыркались, гонялись по берегу друг за другом и неожиданно бросились на колхозниц, жавших серпами траву. Откуда взялись бабы тут, в заповеднике, где косить траву строго запрещено, было непонятно. Понятно лишь, что бабы нарушили запрет, и их обнаружили собаки. В трубный гоночный лай вплелись женские визги и крики.

Егеря кинулись на голоса и увидали в зарослях камыша отбивающихся от псов женщин. Откуда колхозницам было знать, что собаки эти — охотничьи, и бросаются просто из весёлого азарта, желая поиграть. Крестьянки оглашено вопили, и псы ещё азартнее продолжали вокруг них прыгать, прижимая морды к земле, а затем с лаем вскакивая.

— Да замовчить же вы! — закричал на женщин Нечипоренко. — Воны ж охотничьи, нэ тронуть!

— А-а, так ото ваши собакы?! — взвилась высокая баба, что была к егерю ближе других. С серпом в руке она пошла на Нечипоренко, как Матросов на амбразуру. — Гады! Собакы людэй шматують, а вам, хучь бы шо?

За высокой и другие двинулись с серпами к егерю — собак уже не боялись. И тогда Нечипоренко испугался сам, и крикнул собакам:

— Штурман, Клык, фас! Узять их!

Кобели с лаем ринулись к женщинам вновь, одну сбили с ног.

— А-а-а! — истошно заголосили женщины, бросаясь врассыпную, словно партизанки, окружённые немцами.

Собаки нагоняли их, рыча, хватали зубами за юбки. Колхозницы, насмерть перепуганные, теряли платки, вскакивали, бежали дальше. Теперь их было видно и Хозяину, и его подвыпившим друзьям. Не понимая, что происходит, они хохотали.

— От тикають бабы, га! — восхищённо крутил головой Шитик. — Усе рекорды побьють!

Но тут Хозяин первым сообразил, в чём дело, закричал, чтобы травлю прекратили, и егеря вернули собак назад. Настроение у всех было испорчено, в машины садились молча, впихивая туда взбудораженных, дрожащих от азарта, собак.

Потом шофёры газанули, и Кузнецов с Нечипоренко остались одни — кончилась охота. Старший егерь угрюмо сказал:

— Что же ты, Фёдор? Сдурел, что ли!

— Извини, Володя. Сам не знаю, как вышло. Она же на меня с серпом!..

Кузнецов не знал, что ещё сказать, зло вспомнил:

— На старух с семечками ополчился! Да разве им прожить на свою пенсию, без семечек-то?

Нечипоренко обрадовался, что старший егерь обратил свой гнев не на него, поддакнул:

— Зато грузины на базаре — вагонами продают свои мандарины! Это — можно. А цена какая!..

— Грузины? — подхватил Кузнецов. — От них же навар какой милиции идёт! А что возьмёшь со старух? Эх, жизнь! — Он поднял голову и посмотрел на небо. Пустота над головой, эмалированная голубым, казалась бездонной и одинаково равнодушной ко всем.

А колхозницы в это время сидели вдалеке на обочине просёлочной дороги и, задрав юбки, рассматривали, где порвано, можно ли заштопать. Две из них прикладывали к икрам листы подорожника.

Мимо, на хорошей скорости, прошла первая "Волга". Женщины успели заметить смотревшую на них из-за стекла собаку. У шофёра, видимо, был включён громкий приёмник. Хор Пятницкого грустно прял старинную забытую песню.

Во второй "Волге" собака тоже сидела на заднем сиденье. Тоже слушала музыку, только другую. А в третьей пятнистый пёс, обнажив розовые дёсны, гавкнул, узнав женщин.

Те, как по команде, вскочили, и самая рослая из них, которая шла на Нечипоренко с серпом, воздев к небу руки, сжатые в кулаки, выкрикнула вслед уходящим машинам:

— От вовки! Поихалы, кляти! Ворогы…

Обедали, а потом рыбачили и купались в другом заповеднике. И только под вечер выехали домой.

По выгоревшей серой равнине скользили тени от облаков — степь, далеко видно. А в степи мысли у каждого всегда о своём. Думал о чём-то сокровенном и шофёр Хозяина, на лицо его тоже легла тень, как от облака. Молча привёз своего шефа на загородную казённую дачу и, так и не проронив ни слова, отправился сразу опять в район, за Лидой.

"От молодец, шохверюга! — тепло подумал Хозяин. — Усё понимает!" Ответил на приветствие дежурному милиционеру, попросил его перенести рюкзак с рыбой и утками в дом, а сам понёс только ружьё.

Когда всё было уложено в холодильник, приказал:

— Покорми, той, собаку. И збуди повара. Нехай приготовит шо-нибудь. До миня щас гости приедут.

Милиционер и это выполнил. Вернувшись, спросил:

— Разрешите идти на пост?

— Йди.

Постовой ушёл, и Хозяин остался один. Разделся донага, пробултыхал своё тело в ванную комнату. Душ освежил его, привёл в хорошее расположение — теперь можно й Лидку. Той, ждать.

Поглаживая волосатую грудь, прохладный, шерстяной живот, Хозяин взглянул на телефон и, расползаясь в глуповатой ухмылке, придурковато подумал: "От, дура, баба! Сидит щас вдома и думает, шо я, той, охотюся. А я вже охотюся на даче, за Лидкой. А взавтра выйму с холодильника уток, знов их у машину, и домой. З охоты еду. Ха!"

Не ожидая, пока повар наготовит горячего, Хозяин занялся приготовлением лёгкого ужина сам. Достал из холодильника (размером с гараж) осетрину, лимоны, коньяк. В холодильнике было много и другой всячины, чего только пожелает голодная душа. Но Хозяин вникать в это не стал — хотел лишь немного перекусить до приезда Лиды. И ограничил себя тем, что попалось ему под руку. Однако ругался про себя: "От клята привычка: люблю жрать! И чем больш, тем быстрее хочется ищё. Вже опять от проголодався. А с другой же ж стороны, прав и великий Лёня… Живите, говорит, хлопци, пока живётся. Ещё й поговорку отца привёл: "Не откладуй, сынок, работу на завтра, а вот это… — Хозяин со смехом помял свою мошонку, — на старость". Здорово, ий бо! Или ещё от это: "Год за годом идёт, время катится, хто не пьет, не е. т, ох, спохватица!" Верно усё, чё там…"

Перекусив чуть-чуть, он только поджёг себе аппетит и всё чаще поглядывал на часы. Не терпелось…

Родной "Волги" всё не было, и Хозяину ни с того, ни с сего припомнилась одна лекция в городском парке, на которую попал совершенно случайно. Гулял. Шёл мимо открытой площадки лектория и завернул. Седая, худющая старушенция говорила сначала что-то о Ленине, его скромности, а потом как-то